Костер для сверчка

Бытие, извлеченное из прошлого — не есть ли мнимая величина? Не есть ли это попытка трансформации бесконечного в предельное? Взгляни вокруг — на дело рук своих, и ты увидишь бездну.

Потрясенный Ростислав огляделся. Заледенел. Как бывшие, так и будущие мертвецы тускло отсвечивали скелетами, полуприкрытыми слоистой фиолетовой пеленой. Ряды скелетов смещались на перспективе, распадались, поглощаемые энтропией. А сгустки распадающегося пространства — материи словно щупальца ткнулись к чудодею. Ближе... Ближе...

Пархомцев застонал, и проснулся.

Комнату наполнял едкий дым обугливающейся краски, бумаги и тряпья. Першило в горле. Жгло глаза.

Ростислав скатился с кровати, встал, и отпрыгнул в сторону — тлеющая ткань половиков ужалила подошвы ног. Не видя ничего перед собой, он метался по комнате: остатки сна у него в голове мешались с реальностью, одно переходило в другое. Задыхаясь, он не мог найти выхода из квартиры, прежде казавшейся бедно обставленной, а теперь переполненной бесчисленными стульями, комодами и столами — лабиринтом из мебели, которая с грохотом встречала его среди дыма. Получалось, что двигался не Ростислав, но великое множество громоздких предметов хороводило по комнате, пытаясь погрести под собой угорающего.

Надрывно кашляя и обжигая пятки о проклевывающиеся снизу жальца огня, он пытался нащупать дверь. Но проклятый параллелепипед комнаты, казалось, замкнулся наглухо плотно запечатавшись на местах дверного и оконных проемов.

Говорят, что в последние минуты жизни человек вспоминает все. Может быть. Однако мозг задыхающегося Ростислава был занят одним — выжить!

В очередной раз уткнувшись в стену, Ростислав коснулся пальцами выключателя. Вспыхнувшая у потолка лампа проступила чуть приметным световым пятном. Этого тусклого пятна хватило, чтобы взять верное направление...

Широкий сосновый косяк оказался буквально в двух шагах.

Но он успел пару раз упасть, запнувшись сначала о кухонный порог, а следом о неизвестно как оказавшееся под ногами ведро с водой, прежде чем достиг выхода.

В дверь уже ломились из сенок. Было слышно, как что-то бубнили снаружи. Радуясь скорому избавлению, он не стал вслушиваться, попытался откинуть крючок. Однако крючок был свободен, дверь удерживал врезной замок, в скважине которого отсутствовал ключ!

Новая неожиданность привела. Пархомцева в ярость. Он колотил крепкие плахи кулаками, разбивая в кровь руки, толкал дверь плечом, пинал с разбега ногой — все напрасно... Странно, почему он забыл про окно? Но не менее странно, как ему подвернулся топор, обычно стоящий за печкой?

Ржавое щербатое, лезвие вслепую крушило дверь. Топор лязгал, отскакивал назад, сталкиваясь с металлической ручкой, а Ростислав рубил... рубил... рубил... Он рубил до полного изнеможения, пока, не сообразил, что лезвие топора скорее отожмет замок, нежели проделает дыру в толстой плахе.

Замок уступил не враз. Раз-другой лезвие сорвалось, скрежеща о металл. Наконец топорище вырвалось из рук. От удара дверью охнул и заматерился ломившийся навстречу Валерик...

Пожар не причинил большой беды: вскипела в трех местах краска по половицам, выгорел рваными кусками половик, да обгорела стойка журналов под столом.

Запыхавшийся Валерик подтер воду и окинул приятеля подозрительным взглядом:

— Во, офонарел что ли? Пожег кого?

— Джордано Бруно! — скаламбурил Ростислав. Незадачливому квартиросъемщику приходилось отказывать в изяществе стиля, и Валерик счел за благо сообразить это.

— Лады, не злись. — Не стерпел-таки, зашелся в хохоте.

— Умора! Погляди на себя в зеркало... огнепоклонник! Вся рожа, как есть черная.

Заспешил:

— Мойся по шустрому, и бежим.

— Куда еще?

— Закудахтал! Договорились ведь...

— Когда и о чем мы с тобой договаривались?

Валерик деланно изумился:

— Мозги что ли у тебя пригорели? Про што вчера толковали? Ты Сашку спас? Спас! Сам пострадал из-за этого? Пострадал! Думаешь Наташка для тебя денег пожалеет? Ну-ну-ну, что ты на меня кидаешься?! Вот так всегда: бей своих, чтобы чужие боялись. — Его опять понесло.

— Что ли не вижу, что на мели. А за свое доброе дело брать не хочешь.

Ростислав безнадежно махнул рукой. Попробовал отделаться шуткой:

— У нас здравоохранение бесплатное,

— Во-во. Ты что в конце концов, наших бесплатных живодеров не знаешь? Ме-е-дики... Мне в прошлом месяце поясницу лечили... В процедурке сестра укол делала. Ка-а-ак пырнет иглой! Буравит она, значится, мне зад, а сама каляк-маляк с другой такой же свиристелкой. Ажно взвизгивает: «Бананы-то, бананы! Югославские... не то румынские. Такая вещь! Такая! Тут карман, тут карман, тут...» И хлопает себя подлючка по толстой заднице, жир уминает. А в моей — иголка хрустнула! Целых пять сантиметров застряло. Едва вытащили... пассатижами.

От столь наглой брехни Ростислав закусил полотенце. Прикрикнул: «Будешь чепушить! Если только у Наташи возьмешь деньги, не погляжу, что друг...» — Переменил тему.

Окончательно уверовав в свои способности, Пархомцев по-прежнему тревожился по поводу неведомого преследования. Вceми фибрами души он чувствовал опасность, подступающую все ближе и ближе. В то, что случаи: и с ложной телеграммой, и с украденным у него ножом, и с подброшенным ему посланием — являются чьим-то розыгрышем, в это больше не верилось. Взять хотя бы сегодня... Ключ от двери так и не отыскался. Он словно провалился сквозь землю. Опять же: до сего дня Ростислав не пользовался замком, и успел привыкнуть, что ключ просто торчал из замочной скважины, ничего не затворяя. Нет как не крути, а следовало поберечься.

Он раздумывал, не зная, можно ли положиться на Валерика в серьезном деле? Да и совестно была, а ну если навлечет на приятеля беду. Вот кое-что разнюхать Валерик, пожалуй, мог бы без лишнего риска.

И Валерик с энтузиазмом приступил к выяснению обстоятельств загадочных случаев. Но толку было чуть. Он обещал. Божился. Поднимал суету. И... только. Лишь сегодня принесенные им новости смогли заинтересовать временного хозяина ветхого особняка.

Про то, что Пархомцев спас Наташиного сына, уже знал весь поселок. То-то улица, на которой квартировал исцелитель, заметно оживилась. Всяк проходящий мимо дома, где обитал загадочный приезжий, сильно тянул шею, пытаясь заглянуть в окно. Пришлось плотно задернуть шторы. Кому приятно, когда его пытаются разглядывать подобно заморскому премьер-министру. Вполне вероятно, что последнему также досаждает любопытство зевак, но министерские проблемы мало задевали Ростислава. Впрочем, в назойливом обывательском любопытстве не было ничего особенного. Новое, и тревожное содержалось в слухах, собранных Валериком. Недаром он мялся и многое утаивал, не желая расстраивать друга.

Но серьезнее всяких слухов казалось иное — никто к Пархомцеву не заходил. Он уже приготовился к наплыву посетителей. Настроился не поддаваться на их мольбы и просьбы. Уж больно коварный дар ему достался: помогая другим, он убивал себя. Итак он ждал страждущих. Однако шли часы, но никто не приходил, никто не стучал в дверь. Очень, очень странно!

Прошли еще сутки...

Край неба наливался влажным вишневым цветом. Погода, судя по всему, портилась. Мошкара плясала над землей, облипала нагревшийся за день сруб, срывалась в воздух, собираясь в беззвучно вращающийся столб. Мошкариные столбы кружили по двору, кренились на ходу, выравнивались и рассыпались в прах. Редко взлаивали собаки, подавали голос, чтобы тут же замолчать, прикидывая: «А не дурак ли я? Коли гавкаю в такой вечер, когда даже зевнуть лень?».

Ростислав лежал, не зажигая света. Лежал, вглядываясь в красноватый сумрак за окном, слыша тяжелый ток крови в висках. Щемящая душу истома копилась по углам. Она окислялась в тревожном воздухе, обретая цвета побежалости. Яркие золотистые и пурпурные дона плавно переходили в фиолетовый, стекая в подпол глянцевито-смоляными струйками...

Налившуюся дрему прогнал скрип. «Почудилось?» Хлипкие половицы в сенях тоненько скрипели, заглушая вкрадчивые шаги.