Страница 16 из 111
Улица молчала. Ростислав на цыпочках двинулся к тополю стараясь не шуметь. Он одолел половину расстояния, отделявшего его от тополя, когда едва различимое пятно скользнула в проулок. Оставив колебания, Ростислав перешел на бег. Преследуемый и преследователь поменялись местами. Теперь Ростислав настигал незнакомца, похоже обладавшего кошачьим зрением, но слабого на дыхание. Вскоре убегающий оценил по достоинству преимущество Пархомцева в беге и затаился. Неясная тень исчезла, затихли звуки шагов. Пархомцеву показалось, что неизвестный даже затаил дыхание: сколько Ростислав ни вслушивался, не мог уловить ни единого звука. Оставалось одно из двух — отступить или двигаться дальше наугад, прижимаясь спиной к забору. Он выбрал второе.
На Ростиславово счастье судорожный всхлип долетел до него прежде, нежели он почувствовал пустоту за спиной. Противник стоял в проеме калитки. Не ожидая ничего подобного, Пархомцев столкнулся с незнакомцем. Ударился о него корпусом. Откачнулся. Жгучая боль пронзила руку. Одновременно послышался звук упавшего на землю металлического предмета.
Незнакомец вырвался из рук ошеломленного болью преследователя. А через считанные секунды дробный стук подошв затих вдали и Пархомцев остался один.
Ростислав, пересилив боль, нагнулся и пошарил под ногами. Пальцы наткнулись на что-то острое — это было лезвие ножа. Запоздалый озноб прошел по телу — только чистая случайность уберегла его от смертельного удара, подойди он к калитке лицом вперед, клинок пришелся бы в, левую сторону груди и тогда!..
Дома боль, утихла. Хотя рана на первый взгляд казалась довольно серьезной.
Отточенное как бритва лезвие проделало длинную прореху в рукаве. Поврежденная рубашка намокла от крови и липла, к телу. Тут Ростислав вспомнил о ноже. Поистине неожиданность следовала за неожиданностью — нож был его, а вернее — его дяди. Да-да, тот самый нож, что был украден у Ростислава за тысячи верст от этой станции.
Мысли раненого путались. Вне всяких сомнений эта вещь еще месяц назад принадлежала ему, у нее те же хищные очертания клинка, та же ручка желтой кости, завершающаяся изящным копытцем. В вёрхней части которого была треугольная выбоина. Хотя... Глубоких царапин на медном пояске, где кость переходила в лезвие, прежде не было. Эти царапины говорили скорее всего о попытках отделить рукоятку от клинка. Попытках безуспешных, ибо стык между костью и медью остался целым. Некто, пытавшийся разъединить детали ножа, или сильно сомневался в успехе или проявил достаточную осторожность, опасаясь испортить красивую вещь.
Ростислав терялся в предположениях.
Никакого смысла в разборке ножа он не находил,...
Дядин нож поразил Валерика. Поначалу он даже оторопел; «Ну ты даешь!» Дальнейший рассказ, связанный с историей ножа он выслушал, приоткрыв рот. Но Валерик не был Валериком, если тут же не выдал бы очередную фантастическую идею. Вообразить, что в ручке ножа хранится клад сам Ростислав, например, не сумел бы. Но вот теперь, слушая домыслы Валерика, он вспомнил, как мать упоминала про какой-то секрет, оборудованный в одном из двух ножей. Впрочем, у него достало здравого смысла промолчать о материных словах, так что Валерик ушел раздосадованный, почувствовав скрытность приятеля.
Странные дела творились в этом мире. За ночь порез на руке Ростислава исчез. Казалось бы — чудо! А он сидел и штопал распоротый рукав. Вот и получается: человек не достоин чуда, которое способен сотворить.
Он шил, а за окном скулила соседская собака. По весне беспородную псину задело колесом грузовой машины, повредив хребет. С тех пор пес волочил зад, а вечерами жаловался на судьбу. Увечная псина сохранила приветливость к людям, считая, что ее добрый характер хоть как-то компенсирует увечье. Однако окружающим было недосуг вникать в собачьи переживания. Оттого Кешка симпатизировал приезжему. И новый знакомый не скупился на хлебные корки, щедро посыпанные сахаром. Сочувствия себе подобных Кешка ждал зря. В собачьем сердце, при ярко выраженном индивидуализме отдельно взятой натуры, преобладали коллективные устремления. Сильного опасались все, и всей разномастной стаей пресмыкались перед ним, Также единогласно собачье общество отвергало ущербных. Кешка стал инвалидом, оттого Пархомцев замечал, как ему выражается презрение представителями поселково-дворняжьей общественности. В чистопородной, элитной среде изувеченному псу было бы лучше: его просто не видели бы в упор; побрезговали бы связываться или проявили бы снисходительность. Но ни овчарок, ни эрдельтерьеров на станции не держали.
А тявкали по дворам, чесали пузо, отлавливали блох, азартно щелкая зубами, слонялись по улицам, поднимая ногу у каждого столбика и водоразборной колонки куцелапые, со свалявшейся шерстью, невоспитанные псы, настолько малофотогеничные, что казались треухими, а то и безухими вообще.
Еще не так давно поселковые собаки считали Кешку равным себе, а поэтому не простили ему падения. Четвероногие аборигены рассуждали без затей: беда, случившаяся с другим, могла случиться и со мной, но пока к счастью дело обстоит иначе, так почему бы не отвести душу. Ведь если, не дай бог! Беспомощным стану я, то по отношению ко мне остальные поведут себя не лучше... Что ж, поселковых дворняг можно было понять и простить. Ведь они же... собаки.
Кешка тоненько взвзизгнул.
Ростислав отворил дверь. Очевидно к непогоде собачьи муки усилились и досаждали так, что Кешка, работая передними конечностями, переполз порог и оказался на кухне.
... Человек глядел на пса. Чёрная без единого пятна шерсть, лохматые уши и хвост, длинный торс, на несколько коротковатых лапах — все это окукливалось в светло-фиолетовый туман. Кешка трясся, скулил и пытался бежать, но мышцы ног не слушались его.
Пархомцев иссыхал от внутреннего жара. Выйти из странного, угрожающего ему состояния удалось не вдруг. Его качало, половицы под ногами уходили то вправо, то влево и он вынужден был цепляться за край комода. Дело дрянь!
Действительно, если приступы этой «болезни» участятся, ему несдобровать. Впрочем, не стоило называть «болезнью» тот бред, который с ним происходил. Ростислав уже догадался — это тот злой дар, про который толковала Хатый и который погубит его, если он не будет беречь себя.
Когда человек очнулся, пес уже стоял и стоял на четырех лапах. Он схватил на лету брошенный ему кусок хлеба и шмыгнул под стол...
На улице зашумело. В комнату проник свет одинокой фары. Спустя минуту от входа потянуло сквозняком.
Вошедший был тем самым крепышом, со сросшимися на переносице мохнатыми бровями, кого менее всего желал бы видеть хозяин квартиры, накануне слыхавший от Валерика, что некто «бровастый» ухаживает за Светланой и, как утверждают, не без успеха. Разобраться, так Ростиславу не было дела до личных привязанностей бывшей супруги. Но это в обычной ситуации. Сейчас он оказывался в положении навязчивого мужа, однажды отвергнутого. Мог ли он объяснять всем и каждому истинную цель своего приезда, объяснить, что телеграмма, якобы отправленная ему Светланой, была злобной шуткой неведомого недоброжелателя. Как он мог растолковать окружающим, что продолжает торчать в этой глуши по причине душевной растерянности, будучи не в силах решить куда ему податься, ибо никто и нигде его не ждал. В конце концов он сам понимал всю нелепость своего положения. Случайно или нет, но настораживалась очередь, когда он появлялся в магазине. Казалось, очередь ждала от Ростислава какой-то экстравагантной выходки. Может он ошибался, а здешние провинциалки просто-напросто чимеру обились? Ну кто их поймет — этих аборигенок! Порой они из-за пустой луковой шелухи такой базар заведут, что чертям тошно. А их страсть к пересудам! Упаси нас, Господи! стать объектом сплетен. Затопчут. Изгадят с Головы до ног. Потом поди, узнай кто бросил камень первым. Нет никого! «Все говорят». Среди «всех» концов не сыщешь, исхода не найдешь. Остается выскочить на люди в банный день, рвануть на груди ситцевую сорочку румынского пошива и заводить покаянно: «Не могу-у-у больше! Бейте меня, товарищи-граждане, аморального типа по лупетке, по ребрам, по печени. Терзайте насмерть, ибо нет мне веры!» Сколько отменных репутаций из-за сплетен пошло на макулатуры. Сколько супружеских уз не выдержало натиска возбужденной общественности...