Страница 107 из 111
— Не-е-е мо-о-о-огу...
— Тогда беги. Возможно ты догонишь того, от кого убегаешь.
Злыдни настигли. Они больно щипали Ростислава За икры. Свирепый уродец, превозмогая одышку, полоснул бритвой по штанине. Пархомцев, изловчившись, поддал карлику «с носка». Жестокий заостренный носок туфли разбил уродцу грудную клетку. Злыдень сплюнул кровью. Однако не отстал. Искаженное ненавистью кукольное лицо его сделалось, лиловым.
— Резать! Пущать кровянку! Бей по сусалу инородца!
— Дурак, — сказал ему Ростислав. — Во мне две крови.
— Москаль заср... Бей великодержавного шовиниста! Кроши чернозадого! Режь всех, кто не нашей масти!..
— А шиш тебе, — выплюнул с желчью чудотворец.
— Сам, — Шиш! У тебя на лбу написано…
— Сам-то. Сам-то, — по-школярски обрадовался уродец.
— Сколько душ загубил, мерзавец?
Ростислав обиделся до слез:
— Я... от безысходности. Я... защищался. Меня вынудили.
— А я, по-твоему, что?— в свою очередь насупился карлик. Куснул себя за палец. Скрежетнул зубами.
— Я, по-твоему, таким родился? Да меня, если хочешь, тоже затравили, как... как... как... Даже не знаю как.
— Кто тебя травил?— пренебрежительно фыркнул Ростислав.
— Известно кто — жиды да инородцы, москали да масоны, хохлы да Киргизия...
Он долго перечислял.
— И нас. И нас, — пищали остальные злыдни.
— Мы все затравленные — перетравленные.
— Постой, — обратился к уродцу Пархомцев. — Я же тебя убил.
— Вот такой ты наесть — убивец. Только ты меня и воскресил. А где Хохрик?
Он вдруг вспомнил про кота.
— А Хохрик, действительно, был не нашей масти, — загалдели злыдни...
На их пути оказалась глубокая рытвина. Заднее тракторное колесо разбило колею. Набросав позади себя гору ошметков.
Злыдень-уродец свалился в рытвину. Под влиянием внезапно нахлынувшей жалости чудотворец извлек карлика из рытвины; попытался обтереть его. Извернувшийся злыдень расцарапал руку спасителя.
— Ты чего?.
— Того самого, — истерично рыдал уродец. — Не нашей веры, а хватаешься. Осквернил меня, масон.
— Масо-о-он, — передразнил Ростислав, — Значения слов не знаешь, а туда же.
— Хто не знает? Хто не знает? — закудахтал карлик. Кинулся за оброненной бритвой. Ростислав нагнал. Дал щелчка в острую макушку. Выхватил бритву из-под носа злыдня и переломил ее. Карлик от щелчка да от большой досады по-стариковски заохал. В несчетный раз укусил себя за пальцы.
Сам ты ничего не знаешь. Масон — это который хочет захватить власть. Чтобы всех уничтожить...
Злыдни притихли, настороженно глядя на горбатого уродца. Карлик-афеня подмигнул Ростиславу левым глазом, усмешливо заявил:
— Кому — масоны, а кому — тьфу! Мне масоны ни капельки не мешают.
Горбатенький взревел:
— Христопродавец! На тебя — тьфу!
— А я на тебя...
— А я...
— А я...
Бессильный переплюнуть оппонента уродец приспустил грязно-синие штаны. Нагнулся и показал афене голый зад.
Афеня звонко рассмеялся:
— Зад-то — не наш. Он желтый, как у китайца.
Показал уродцу «козу».
— У-y-у, азиат.
Горбатенький дал «свечку». Молниеносно надернул штаны.
Суетясь, затянул нитку, служившую ему поясом. Остренькие глазки уродца забегали по сторонам.
Вслед за афеней хихикнул чудотворец. Вскоре вновь поугрюмее:
— Да ну вас. О чем с вами толковать? Ведь вы мне только чудитесь.
— Не скажи, — протянул уродец.
Карлики зашумели:
— Чего надумал!
— Шлангом прикидывается...
— Ваньку валяет...
— Ущипни себя...
Чумазенький печной житель призывно махнул лапкой. Обращая на себя внимание чудотворца.
— Констатируя данное высказывание, имеем два взаимоисключающих варианта: или мы — фантомы, или мы — реальность. Исходя из...
— Есть третий вариант, —громыхнул потусторонний голос.
Напуганные громкими звуками воробьи метнулись на обочину. Вспорхнули. Разлетелись в стороны. Со стороны ближайшей сопки взметнулись полупрозрачные, светящиеся в предутреннем свете линзообразные тела. Одна из «летающих тарелок» нависла над Ростиславом.
При виде низко спустившейся к ним «тарелки» злыдни захлопали в ладоши.
Вокруг Пархомцева заискрились фиолетовый кокон. Кожу чудотворца защипало.
— То, что ты называешь «злыднями» — не игра воображения, но и не порождение природы. Это овеществленные символы.
— Что сие значит?
— Спроси у них, — скрежетнуло из-под земли.
«Летающая тарелка» взмыла в небо. Фиолетовый кокон померк и растаял. Из глубины недр вырвалось приглушенное: «Memento more».
— Маму морим, — взвизгнул горбатенький уродец.
— Помни о смерти, — назидательно сказал печной приживала.
— Цени жизнь. Ибо жизнь бесценна, а конец ее — подтверждение тому.
Человек передернул плечами:
— И это жизнь?! Да тебе жить не стоит! Обременитель.
Мордочка горбатенького кривилась в приступе ненависти:
— Нынче кто в почете?
Коричневый палец уродца указал на афеню:
— Торгаши, да жулики!
Ростислав механически продекламировал:
«Когда у власти воры,
Тогда в почете вор».
— Про этих двоих бабушка надвое сказала, — рассудительно изрек печной обитатель. Подразумевая горбатенького и афеню. — Не надо никем пренебрегать. Всякое сущее неприкосновенно.
— А это что?
Ростислав задрал распоротую бритвой штанину.
— Но давай уродцу бритву.
— Он сам возьмет.
— Отними. В природе многое противно нам. Мы стремимся исправить природу. Она поправляет нас.
— Где Наташа?
— Ищи, — обнадежил чумазенький.
— Черта лысого найдешь, — возликовал уродец.
— Поторгуйся со мной. — Афеня прищурил глаза. — Сойдемся в цене, подскажу.
— Ерунда! — донеслось издалека...
Символы знают лишь то, что известно тебе самому.
— А мой чудесный дар? Что мне делать с ним?
Он кричал в голубое небо, — высоко задрав голову.
— Он твой. Тебе и решать. Живи-и-и...
Тяжелое небо опрокинулось. Легло на плечи Пархомцева.
Комиссия следовала за комиссией. Богданов устал отругиваться. Потемнел с лица.
Бригаду таскали в прокуратуру. Дважды побывал у следователя и Ростислав. Следователем был строгий, рыжий телом человек. Про которого Мирза отозвался неблагожелательно: «Пфуй. Штаны носит, а лицо — мягкий бабий задница».
С Ростислава что взять? Ему легче всех. Он в бригаде человек новый. Вот Рыжий попотел. За Рыжим старые грехи имелись. После третьего вызова Рыжий поплакался бригадиру: «Бо-ог-даныч, тебе как человек человеку... Я што ли виноват? Ты ж знаешь, я в тот день на валке не стоял. Вот Мирза стоял. Студент стоял...».
Плевок бригадира впечатался в грязь.
... Завидное счастье у Богданова: с утра была его очередь первым идти на деляну. Таков был порядок, установленный невесть кем и невесть когда, задолго до бригадирства Богданова. Очередник покидал зимовье на час раньше других. Чтобы к приходу бригады подготовить костер, заправить бензопилы и переделать кучу незначительных, но досадных дел.
Так что по закону зависшая с вечера сосна полагалась бригадиру. Но легла она на широкую лапинскую грудь. Смяв грудную клетку вальщика в кровавый комок.
Зависшие на кронах соседей стволы считались грязной работой. Спускать «парашютистов» полагалось, в соответствии с инструкцией, незамедлительно. Чего в тот раз бригада не сделала, бросив зависшую сосну до утра. И то. Вокруг на сотню верст не было ни души, если не считать самих лесорубов. Да и ствол заклинился туго. Рыжий утверждал, что спустить сосну можно при одном условии: подпилив здоровенную лиственницу, которая подпирала зависший ствол с левой стороны.
Конечно, Рыжего считали трепачем. Но во всем, что касалось валки, на него полагались безоговорочно. Полагались даже теперь — после гибели Лапина. Уж видно леший сыграл злую шутку. А может лесорубов подвел отсыревший грунт. Как бы то ни было, но в этот раз приключилось то самое, что происходит раз в сто лет, чего предвидеть не в Состоянии и лохматый таежный бог.