Страница 89 из 135
В XIV–XV веках рукописи евангелий украшались преимущественно фигурами сидящих и пишущих евангелистов. В XVI веке получают широкое распространение миниатюры, служащие подстрочными иллюстрациями текста. С того времени, как миниатюры стали выполняться не на пергаменте, а на бумаге, возникла новая, более легкая и прозрачная техника письма, близкая к акварели.
В миниатюрах „Космографии Косьмы Индикоплова“ нашел свое отражение проснувшийся в те годы интерес к вопросу об устройстве мира. Решение этого вопроса опиралось больше на мифы и вымыслы, чем на положительные научные знания. Соответственно этому и миниатюры к «Косьме Индикоплову» похожи на детские рисунки. Солнце изображается в виде розового круга с улыбающимся лицом, земля — это скала, как в иконах, океан — голубая полоса у основания скалы. В море живут фантастические чудовища. Шоколадного цвета индус сбрасывает с дерева кокосовые орехи. Парень в русской одежде целится из лука в фантастического зверя, словно срисованного с владимирского рельефа. Надпись гласит: «тамошний земец стреляет зверь, зовомый бобр» (158). Возможно, что эти миниатюры похожи на аллегории, которые украшали царский дворец. В них есть ясность, простота формы, силуэтность, как в иконах XV века или в более поздних крестьянских росписях прялок (ср. 47). Эти миниатюры не требуют пояснений. Они понятны и без них. В них больше народного здравого смысла и юмора, чем богословского глубокомыслия в духе кремлевских икон этого времени.
В середине XVI века ряд книг украшается житийными миниатюрами: «Житие Николы», «Егоровский сборник», позднее возникает «Житие Сергия» (все три рукописи в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина). Самая задача повествования содействовала введению подробностей, взятых из современной жизни. В миниатюрах можно видеть, как плотники рубят избы, как каменщики выкладывают стены храма. В одной из миниатюр представлена непохожая на воинских коней понурая деревенская лошадка, впряженная в телегу; крестьяне в лапотках плетутся за плугом по пашне; женщины с серпами наклонились к земле и жнут (159). Все это были первые шаги жанровой живописи.
В миниатюре «Никола на море» (160) более обстоятельно, чем в иконе XIV века (ср. 103), показаны и бурное море, и вздувшиеся паруса, и волнение людей. Особенно выразительна фигурка старца Николы, успокаивающего их. Впрочем, большинству этих изображений присущ сказочный характер. Жанровые мотивы не в состоянии были произвести коренной переворот в живописи. В «Домострое» есть отдельные куски, вроде разговора сплетниц у колодца, как бы прямо выхваченные из жизни, но этого было недостаточно для того, чтобы назидательный трактат превратился в бытовую повесть.
Артелям новгородских миниатюристов, вызванных в Москву, пришлось иллюстрировать лицевой «Царственный летописец». Это было грандиозное начинание. Количество миниатюр должно было достигнуть шестнадцати тысяч. Выполнены они пером и слегка подцвечены. Но недостаток рук и спешность заказа не могли не сказаться на качестве выполнения. В них незаметно той наблюдательности и живости, которые есть в «Житии Николы». При всей виртуозности рисунка в них преобладает шаблон, в построении сцен мало изобретательности, все передано однообразно, сухо, бескрасочно, порой даже ремесленно.
Страница «Апостола» Ивана Федорова
Крупнейшим достижением русской книжной культуры XVI века было начало книгопечатания. Первопечатные книги Ивана Федорова представляют собой превосходные произведения книжного искусства. В них самое примечательное — не столько фигурные изображения, вроде Луки в обрамлении триумфальной арки (Апостол, 1564), сколько оформление отдельных страниц текста, особенно выходных страниц (стр. 275). По сравнению с отвлеченной плетенкой рукописей XIII–XIV веков орнамент первопечатных книг с его плавно изгибающимися и выступающими на темном фоне стеблями и листьями носит более реалистический характер. В этом отношении он ближе к орнаменту новгородских росписей XIV века (ср. стр. 159). Вместе с тем в колонках текста первопечатных книг, увенчанных заставками с растительными мотивами, есть внушительная простота и строгость. По одному этому можно отличить русскую книгу от первопечатных книг Западной Европы (ср. II, стр. 291).
Ливонская война и опричнина вызвали непомерное напряжение народных сил, особенно в деревне. Средние области России пустеют, крестьяне ищут спасения на южных окраинах. В конце XVI века в Москве усиливается боярская оппозиция. Последствия этого дают о себе знать и в русской культуре. На смену блестящему подъему искусства в первой половине и в середине века приходит застой. Попытки возрождения монументального искусства приводят к малоплодотворному подражанию старине.
В конце XVI века строится ряд шатровых храмов, но ни один из них не достигает силы художественного воздействия церкви Вознесения в Коломенском и храма Василия Блаженного. Правда, принципы свободной многоглавой композиции сказываются и при постройке приделов Благовещенского собора в Кремле (137) и позднее при сооружении церкви в Вяземах (ок. 1600 г.). Но в этих зданиях нет ни такого богатства взаимоотношения частей, ни такой цельности общего замысла, как в Василии Блаженном.
Одновременно с этим делаются попытки возродить мощь и величие архитектуры времен Ивана III. Успенский собор Троице-Сергиева монастыря (161) может служить наиболее показательным примером этой тенденции. Своими огромными размерами он подавляет старый Троицкий собор. Его гладкие массивные стены разделены сильно выступающими лопатками, которые переходят наверху в закомары. Поясок арочек по сравнению с массивом стены теряет свое значение. Успенский собор Троице-Сергиевой лавры — последний памятник архитектуры, на котором лежит отблеск величия XVI века. События последующих лет сделали на долгое время невозможным искусство, полное такой же мощи и незыблемости.
В соборе Донского монастыря (163) холодное величие уступает место изяществу и миниатюрности. Этот небольшой бесстолпный храм покрыт сомкнутым сводом, на котором в три ряда расположены кокошники; главка его — вытянутая, барабан украшен колончатым поясом; все это придает ему еще большую легкость. С обеих сторон к нему примыкают небольшие приделы с подобными же стройными главками, украшенными килевидными арочками. В сущности, перед нами подобие одного из приделов Василия Блаженного (ср. 37) — фрагмент, извлеченный из сложного целого. Эти тенденции получат преобладание в дальнейшем развитии архитектуры Москвы.
Во второй половине XVI века начатки реализма, проявившиеся в миниатюре середины этого века, все больше уступают место поискам холодной представительности. В иконах 1563–1564 годов, украшающих приделы Благовещенского собора, побеждает старательное и сухое повторение старых иконографических типов и вместе с тем исчезают последние следы поэтичности Дионисия. Колорит, который в прошлом составлял одно из главных средств выражения русской иконы, становится теперь глухим, мрачным и тусклым. Фигуры застылы и мало выразительны. Широкое применение находят себе золотые оклады, серебряная басма. Закрывая фон и поля иконы, они своим блеском еще больше заглушают краски. Больше живописности в фресках Спасо-Преображенского собора в Ярославле (1563), но и это лишь потому, что вдали от Москвы дольше сохраняются традиции XV века. Застой особенно заметен в самом конце века в росписях и в иконостасе собора Новодевичьего монастыря (1598). Во фресках этого собора рассказана жизнь Марии и легендарная история ее иконы. Но в них нет и следа той теплоты чувств, которая выделяет фрески Дионисия. В новодевичьих фресках толпится множество фигур в богатых парчовых одеяниях, высится покрытая узорами архитектура, повсюду многолюдные парадные сцены. Несмотря на благозвучную гамму голубых, розовых и желтых красок, эти фрески выглядят как монотонное повествование официального хронографа, в котором нет ни простодушия, ни наблюдательности древних русских летописей.