Страница 44 из 64
Но они сказали, что я срочно нужен и что администратор очень долго не решался вызвать меня, но положение безвыходное: банкет начинается в двадцать три ноль-ноль. Как только я получил свои деньги, тут же побежал домой. В это время на улицах почти не бывает народу, и город казался просторней, чем обычно. Прохожие только-только стали появляться, и у всех глаза осоловелые, веки будто налиты свинцом. Анжела меня спросила, не устал ли, и еще извинялась, что заснула. Мы долго целовались. Потом она расспрашивала меня о банкете, хотела знать все подробности. А мне так не хотелось об этом рассказывать, и я говорил, что она все прочтет в журналах — будут и подробности, и фотографии… Это была свадьба — дочка кого-то очень богатого выходила замуж за наследника знатного семейства из Андалусии, голодранца, но с дворянским титулом. А вот ее богатый папа, говорили официанты на кухне, начал с нуля, точь-в-точь как мой отец, или отец Анжелы, или как я сам, но этот пробился — благодаря успеху в делах и спекуляциях. Говорили еще, что никто, и он сам не знает точно, какое имеет состояние, и его вообще считают гением, потому что поди-ка наживи такие деньги; и теперь даже, говорят, его именем назвали одну улицу в городе. А я наконец снова обнимал Анжелу. Сейчас эта невероятная суматоха казалась такой далекой, как будто я все видел во сне или цветные фотографии сошли со страниц журналов, стали объемными и движутся у нас перед глазами, прямо здесь, над изголовьем кровати. Вот этой самой, новенькой и блестящей кровати, будто вчера с фабрики. Магазин предлагает их в рассрочку, но мы заплатили все разом и теперь еще не могли прийти в себя от радости. А я вот никогда не думал, что эти люди такие красивые. Кажется — просто другие люди, не как мы, высшая раса, из другого теста. Или, скажем, как в мясных лавках бывает говядина разного сорта. И одеты шикарно. А когда улыбаются, то видны зубы — белые-белые, ну, как перламутровые… А драгоценности на них — такие еще поискать! Кто-то говорил, что молодые были одеты очень просто в церкви во время венчания, а перед самым банкетом переоделись. В ресторан они к назначенному часу не приехали, гости извелись от нетерпения, а официанты клялись и божились (можно подумать — своими глазами видели), что молодые воспользовались случаем полежать в постели между делом. Но потом мы все же решили, что люди высшего сорта так, по-простому, себя не ведут, и вообще им не так уж хочется, как работягам… Говорят, венчались они в рубашках и джинсах, а вся церемония происходила в имении отца невесты, в горах, на фоне рощицы олив. А вечером в ресторане появились в полном блеске, чуть ли не с головы до ног в золоте. Анжела все удивлялась, когда я ей рассказывал об этом великолепии, и все спрашивала, а какие были туфли на той, а пояс на этой, а прическа, а косметика, а лак на ногтях… Но я этих мелочей не знал, и она начинала сердиться, потому что, говорит, если тебе посчастливилось это увидеть, то мог бы догадаться, что и мне захочется узнать, как оно было, а значит — должен был раскрыть глаза пошире и все примечать. Встали мы, когда уже было время обедать. Потом, ближе к вечеру, пошли, купили газеты — Анжеле хотелось знать, кто там был среди приглашенных. Я только и мог сказать, что некоторые пары в течение ночи потеряли друг друга, а потом все снова собрались, но пары составились уже по-другому. Это как в калейдоскопе: слегка его повернешь или потрясешь — и цветные стеклышки укладываются по-иному, возникает новый рисунок — всякие там красивые звезды, блестят, переливаются… Официанты тоже удивлялись, что никто не пошел спать со своей настоящей парой… В вечерних газетах репортаж кончался словами, что приглашенные вернулись в гостиницу с первыми лучами солнца и спокойно легли спать. А чтобы избежать нескромных вторжений всяких любопытствующих, каждый из гостей повесил на двери номера одну и ту же табличку: «Do not disturb!»[91]. Любопытные ведь всегда найдутся, назойливые как мухи — вьются кругом и не дают заниматься любовью. А этого так хочется, когда здорово выпьешь.
Царство огня
Пальцы у него были кривые. Сильные узловатые пальцы, скрюченные, как древесные корни или куски толстой железной проволоки. Если взглянуть мельком, проходя мимо по улице, то и не увидишь ничего — только пальцы, растопырившиеся на концах рук пучками искореженных железных прутьев. Никто не знал ни откуда он взялся, этот человек, ни как оказался в подворотне, ни как его зовут, ни даже — человек ли это. Никто не заметил, как он здесь появился, он просто появился, неожиданно, словно его выбросили из дома, как выбрасывают старый мешок или пластиковый пакет с мусором.
Мужчины, шедшие с работы, останавливались, оглядывали его, морщились и шли себе дальше. То же — и женщины, и какой-то парень, ехавший мимо на мотоцикле, и дети, выбегавшие из школы. И все же через некоторое время в подворотне собралась кучка людей, спрашивавших друг друга, а живой ли это человек или нет, и есть ли у него родственники здесь, поблизости, да и знает ли его хоть кто-нибудь. Толком никто ничего не мог сказать, а некоторые и вообще засомневались, настоящий ли это человек — или, скажем, кукла. Девочка-блондинка заметила у него во рту окурок сигары, а на конце — огонек. Все очень удивились и решили, что раз так, то, значит, он еще дышит, иначе сигара давно бы погасла. Та же девочка с волосами цвета спелого лимона сказала, что нет, кажется, он уже умер, и кто-то добавил, что ведь улица открытая, насквозь продувается ветром с холмов, вот ветер-то и раздувает огонек сигары. И в самом деле, тот огонек был почти что и не огонек, а так, искорка, мелькавшая в столбике мягкого белого пепла. И тут кто-то из толпы решительно заявил:
— Вот когда сигара прогорит до самых губ, тогда и посмотрим, живой он или мертвый!
Другой сказал, что проще взять человека за руку и пощупать пульс. Но никто не отважился к нему прикоснуться — боялись. А поскольку боялись, то ждали, пока огонек сам подберется к губам. Сигара едва тлела, и народ понемногу терял терпение. Девочка предложила подуть — тогда будет гореть быстрее, и станет ясно, что к чему. За разговором никто и не заметил, как огонек подобрался к лицу лежавшего человека.
— Ух и воняет! — сказала одна дама. — Вот никогда бы не подумала, что человеческое мясо может так пахнуть. Совсем не то, что свинина. Муж любит свиную вырезку, жаренную на угольях. Но только если я сама готовлю, потому что я кладу специи и выжимаю целый лимон…
Медленно воспламенилось лицо: сначала щеки, потом язык, нёбо, слюна… Огонь набирал силу, и девочка говорила, что никогда такого не видела: чтобы человек — и вдруг загорелся! Жалко вот, что глаза закрыты, а если бы были открыты, то, честное слово, можно было бы увидеть, как искорки роют ходы у него в мозгу. А люди всё молчали — молча стояли и смотрели, как горят брови, как тают в огне щеки, уши, нижняя челюсть и последние оставшиеся на ней четыре зуба — вон что, оказывается, может наделать маленький огонек! Тем временем пламя поглотило всю голову и перекинулось на шею.
— А может, принести ведро воды? Проще простого погасить человека, — сказал наконец кто-то.
— Если облить его водой, — возразила девочка, — то он, чего доброго, схватит бронхит. Сухого-то белья — переодеться — нету, и ему придется сушить все на себе.
— Ну, так можно сбегать за огнетушителем. Самое милое дело, когда что-то горит. Мой сосед поехал как-то раз с семьей за город, а мотор возьми да и полыхни синим пламенем — так огнетушителем в минуту все погасили.
— А вот если накрыть его одеялом…
Наступление огня вдруг замедлилось, потом и вовсе остановилось на уровне груди. В грудной клетке открылось отверстие, и показалось горящее сердце. Так и хотелось сказать, что здесь — какой-то маленький ад души.
— Ах! — воскликнула девочка. — Кто бы мог подумать! Гляньте-ка, здесь, на сердце, — светящаяся надпись, видите: «Reinaré en España»[92]. Просто чудо!