Страница 61 из 82
Любовь не всегда требует громких слов. Есть близость сердец, соединенных совместными радостями и печалями. И не было двух других существ, столь близких, как Осеф и Каннан. Они не могли поделиться своими бедами, и это делало их боль еще сильней.
Когда крестьянину нечего больше делать в собственной деревне, он обращает взор к Ваянаду[85].
— Неведомая земля, полная тайн. Родственникам и друзьям трудно будет добраться к тебе. Малярия там косит людей. Как же, дорогой Осеф, зная все это, мы можем отпустить тебя туда? — говорил сосед Киттуссар, к которому Осеф зашел посмотреть проспекты Малабара.
— А что еще мне остается делать, почтенный Киттуссар? Землю заложил, буйволов продал. У меня и разум-то помутится, если я не буду чуять запаха земли, — отвечал Осеф.
Словно влекомый по течению равнодушным ветром, жил теперь Осеф без привычной работы, без Каннана. Его отъезд в Ваянад все откладывался и откладывался. Нужно было еще продать оставшиеся семь соток земли. Да и не только в этом было дело. Дочь Осефа ждала ребенка, и его снедало желание увидеть своими глазами первенца-внука.
Кончился великий пост, наступила пасха. Волнующие, дразнящие запахи жареного мяса стали разноситься изо всех кухонь. На сковородах шипели, весело потрескивая, хрустящие лепешки из самой белой рисовой муки. Они распространяли вокруг удивительный аромат. Мясо, тушенное с кари, мелко нарезанные кокосовые орехи, хрустящие лепешки — это было настоящее празднество.
Однако ничего этого у Осефа не было. Осеф сидел в одиночестве, предаваясь грустным размышлениям. Поблизости кто-то пахал поле. До него доносилась монотонная песня пахаря. Она будоражила душу. Глядя на затянутый паутиной плуг, стоявший под навесом, он спрашивал себя, будет ли у него когда-нибудь еще такой буйвол, как Каннан? Будут ли четыре-пять акров земли, которую он мог бы обрабатывать своим плугом? И не в силах ответить на эти вопросы, Осеф горестно вздыхал. Он старался как можно меньше бывать на людях. Один удар за другим обрушивался на него. Теперь Осеф не имел ничего.
— Ну и долго еще ты собираешься сидеть без дела? Что случилось, то случилось. Не вернешь. Разве ты не пойдешь в Коттаям? Или нам не завтра отправлять ее? Ты же отец ей, в конце концов, — Мария, жена Осефа, еще долго осыпала его упреками.
На следующий день им предстояло отсылать свою дочь в дом мужа. Она должна была повезти с собой много всяких вещей, которые полагалось давать в таких случаях. Он бы с радостью купил ей все, что она хотела. Но денег в доме не было. Свекровь и золовки начали уж и без того насмехаться над ней да отпускать колкости по всякому поводу. А Мария, мать Катрикутти, буквально бесилась из-за этого. Так или иначе, он должен был дать дочери с собой три сари и три кофточки. Без остального можно будет как-нибудь обойтись.
Мария влезла в кабалу к ростовщику — взяла двадцать рупий. Теперь придется потуже затянуть пояса и экономить каждое зерно риса. Эти деньги и были зажаты в кулаке у Марии, когда она подошла к нему.
Сам он никогда не отважился бы пойти к ростовщику, а вот она смогла… Осеф наконец поднялся со своего места.
— Отец, материю на блузку купи, пожалуйста, чуточку поплотней, — наставляла Осефа Катрикутти.
— Мы еще не платили поземельный налог, — добавила Мария. — Не забудь заплатить.
— Вам бы целое царство, да на что мне купить его, — сказал Осеф. — Неужто не знаете, что мы получили?
— Ну, как бы там ни было, а кусок материи мне нужен обязательно. А то один бок сари совсем протерся, — объяснила Мария.
— Тогда вот что сделаем. Идите-ка вы сами. А я останусь на кухне, — проговорил Осеф.
Мария не сдавалась:
— А бороду свою тоже отдашь нам?
— Да с бородой-то у меня все в порядке! Я не делал никаких глупостей и не занимал ни у кого бороду, — вскипел Осеф.
Он взял в руки черный зонтик, перекинул через плечо сложенное вдвое полотенце, заткнул за пояс немного пана и отправился в город.
Пасхальные торжества в Коттаяме были в самом разгаре. Магазины и лавки закрыты. Только некоторые торговцы мануфактурой — за своими прилавками. Осеф заглянул к одному, к другому, справился о цене, пощупал ткань.
«Бог мой, что за цены!» А цены и вправду казались совершенно непомерными. «Ну, нет. Зайду еще к двоим-троим. Никогда не знаешь, где можно выгадать ану». И он отправился дальше.
Так он добрался до муниципалитета. Там у стены стояли в ряд буйволы. У каждого можно было пересчитать все ребра: поистине остались только кожа да кости! Старички на закате жизни. Глубокие следы от упряжи, которую они таскали долгие годы, стертые рога, даже хвосты у некоторых оторваны. Они были живым свидетельством жестокого обращения с животными — вот какие это были буйволы. На каждом из них уже стояла черная печать смерти. Они предназначались к забою. Власти сурово карали мясников, которые забивали животных, не имевших такого знака, потому как отцы города заботились о здоровье публики и не ослабляли ветеринарного контроля. Но сегодня, пользуясь тем, что больших строгостей по случаю праздников не бывает, торговцы отправили на бойню самый захудалый скот, какой только у них имелся, не считаясь с тем, что это могло быть сопряжено с риском для человеческой жизни.
Для этих буйволов смерть являлась спасением. Они работали без устали, пока могли. А состарившись, стали никому не нужны. И конечно, стоило предпочесть смерть этой бесконечной муке и жестокости.
Осеф постоял еще немного около них. Сердце его переполнилось жалостью. Затем он бросил на буйволов последний взгляд, словно прощаясь с друзьями, которых обрекли на смерть, и двинулся было дальше.
Вдруг Осеф вздрогнул и застыл на месте. Не может быть! Невероятно! Он не мог поверить глазам своим. С опаской взглянул на буйвола у стены еще раз. Сердце старика сжалось, в глазах потемнело. Да, это он, Каннан.
— Каннан! — закричал Осеф что было силы и бросился к старому буйволу.
Звук знакомого прежде голоса заставил животное вскинуть голову. Он стоял перед каменным зданием, и в ушах его отдавалось многоголосое эхо. Буйвол посмотрел по сторонам.
— Ты не узнаешь меня, сынок? Разве мне так хотелось бы встретиться с тобой?
Осеф прижался к груди Каннана, к самому сердцу, бившемуся радостно и тревожно. Почувствовав прикосновение этих рук, буйвол помахал хвостом, выражая свой восторг, и приветственно замычал. И рев этот, казалось, исходил из глубины его души.
Осеф быстро оглядел Каннана. Да, его тоже успели заклеймить — черный знак стоял на передней ноге. Он попробовал стереть клеймо и не смог. На животе буйвола он обнаружил гноящуюся рану, густо облепленную мухами.
— Я вижу, этот буйвол был когда-то ваш? — раздался голос за спиной Осефа.
— Это вы привели его сюда? — спросил Осеф мясоторговца.
— Я.
Каннан принялся облизывать покрытое потом тело старого хозяина. Как часто прежде он делал это! Даже накануне смерти не забыл о своей старой привычке.
— Ну ладно, пошли. Уже пора. Мне нужно доставить его мясо в лавку до полудня, — сказал мясоторговец, обращаясь к ним обоим, будто забывшимся за беседой. И он погнал Каннана вместе с несколькими другими буйволами на бойню. Итак, через час или два Каннана не будет…
Стало темнеть. Мать и дочь с нетерпением поджидали Осефа.
— И почему отец так долго не идет? — беспокоилась Катрикутти.
— Придет, даст бог, не волнуйся, — успокаивала ее Мария.
— Обычно он возвращается из Коттаяма засветло.
Катри не находила себе места. Взгляд ее был устремлен на дорогу. Мария тоже не отходила от окна. Засветили лампу.
Вдали показалась белая фигура.
— Это отец. Да, да, отец, — радостно проговорила Катри, довольная, что увидела его первой. Мать и дочь напряженно всматривались во тьму.
— Неужто, Осеф наконец идет? — услышав голос Катрикутти, спросил сосед, портной Мэтью.
Три блузки предстояло ему сшить за ночь: Катри должна была уезжать утром.