Страница 95 из 101
Я к у н и н а. Вы уже и до него… добрались?!
Ч е р к а ш и н (поднявшись и сумев остаться корректным). Надеюсь, это только женская обида?
Я к у н и н а (оглядевшись). А где вы здесь увидели женщину? (Всплеснула руками.) Ах, это вы мне льстите? (Подошла к огромному букету цветов и выбросила его в открытое окно.)
Ч е р к а ш и н (после паузы). А если вам… прикажут? Прикажут разрабатывать именно нашу тему?
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (вздрогнул, вышел из оцепенения). «Прикажут»?! Вы что мне — грозите? (Кахыкнул, еле сдержался.) Я — Сталина не боялся! (Поехал к «бункеру».)
Я к у н и н а. Вы… зачем? Туда?!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Не могу же я ему одному доверить! Уж извините! Извините… (Цепко хватаясь за качалку, уехал в свои комнаты — в «бункер».)
Я к у н и н а (вслед старику). Боялся… Боялся он Сталина! (После паузы.) Это он меня не боится. (Тише.) Убить меня — не боится!
Ч е р к а ш и н. Вы шутите… конечно?
Якунина молчит.
Что произошло… Здесь?
Я к у н и н а. Не произошло — происходит! А ответить — полностью! — я сама не смогу. Не знаю!
Ч е р к а ш и н. Вам холодно! Вы словно чего-то боитесь…
Я к у н и н а. Боюсь? Конечно, боюсь… (Почти неслышно.) Результата — боюсь!
Ч е р к а ш и н (неожиданно откровенно и очень искренно). Я увезу вас! Спрячу! Буду только ждать — готовый на все! И на ваше презрение… И на помыкательство собой…
Якунина словно окаменела.
(Еле слышно.) Я вам письма ночами пишу… Ей-богу! (Усмехнулся.) И слова-то откуда берутся — совсем мальчишеские, живые…
Я к у н и н а. Не надо… Знали бы вы, сколько я проплакала ночей!
Ч е р к а ш и н (решившись). Вы им были нужны… только чтобы влить «свежую кровь». Вы же для них — просто донор!
Я к у н и н а (тихо). Не приходите никогда в форме… Я прошу!
Ч е р к а ш и н (искренно). Но я ведь… на службе!
Якунина встала, прошлась по гостиной — ее тянет к дверям «бункера», но она берет себя в руки. Смотрит на Черкашина, словно впервые видит.
Я к у н и н а. Да, да… Вы, кажется, грозили нам, генерал?
Ч е р к а ш и н. Я же только…
Я к у н и н а (вяло, но пытаясь сосредоточиться). Вот — конверт. В любой момент он уйдет по самому высокому адресу. Это выводы по делам всех подведомственных вам институтов… А они плачевны! Выводы!
Ч е р к а ш и н (горячо). Каких институтов?!
Я к у н и н а (настойчивее). Итак… вы сдаетесь?
Ч е р к а ш и н (пытается улыбнуться). На милость победителя?
Я к у н и н а. Вы продолжайте финансировать наши работы! И полное — «сов. секретно»!
Ч е р к а ш и н (после долгой паузы, мрачно). Гарантии?
Я к у н и н а (усмехнулась). Имя… якунинского института!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (въезжая на коляске, возбужденно, почти радостно). Неужели вы не знаете, молодой человек… что всякая глобальная тема… (Смеется.) Каким-то странным образом! Оказывается полезной — именно вам! Военным! (Откровенно хохочет.)
Я к у н и н а (старику). Все-таки… обошлись без меня?!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (резко). У тебя другая… роль!
Ч е р к а ш и н (в гневе). А у меня — какая роль? Что я должен… Конкретно! Докладывать — министру?!
Я к у н и н а (снова «директор института»). Ваше ведомство теряет смысл… если мы прорвемся к результату!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. И не только ваш «Пентагон»! Их — тоже!
Ч е р к а ш и н (старику). Она сейчас упадет!
Я к у н и н а. Я выдержу… генерал! У меня есть опыт… «общения с военными»!
Ч е р к а ш и н (откровенно зло). А если, всё — туфта?! Если — нет?!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Это уже реально! Это… близко! (Кричит.) Да что вы тут торчите?! Только на вихре после эксперимента вы сможете запустить… десяток ваших мельниц!
Ч е р к а ш и н (с жалостью смотрит на еле державшуюся Якунину). Хорошо! Я согласен… Это фундаментальный ответ. (Боится уйти.) Правда, хотелось бы формулировочку…
Я к у н и н а (садится рядом со стариком, обнимает его, очень тихо). Прощайте! Генерал…
Черкашин смотрит на нее, потом на старика. Решительно кланяется и быстро — почти строевым шагом — выходит из гостиной. Дмитрий Михайлович осторожно, даже застенчиво смотрит на Якунину, боясь задать главный вопрос.
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Какой холодный, тихий дом…
Якунина молчит.
Даже мне как-то не по себе… Прижмись! (Неожиданно и пытливо.) Почему нас с женой… стращали твоей психикой? Тогда еще… Ну, те, старые врачи?
Якунина сжалась, но ни слова.
Что было? Не скрывай от меня!
Я к у н и н а (встала). Я уйду… Совсем! Так будет лучше…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Ты что, ненавидишь… боишься меня?!
Я к у н и н а. Я себя боюсь! (Тихо.) Нельзя было рожать сына! Ларса…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Мне тоже, наверно, было нельзя. (Пожал плечами.) Теперь — поздно об этом. Вина — да… Так она — на всех!
Я к у н и н а. Значит, придет и расплата… Вы выдержите, а я — нет. (Снова пытается уйти.)
Старик не останавливает ее. Он начинает только тихо, словно только самому себе, говорить…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. А я ведь по-своему чистый человек. Сколько раз я отказывался от самых заманчивых предложений… Если они вели к тотальным формам разрушения! (Молчит.) Все твердят — я не любил сына! Почему — не любил? Любил… Наверно… (Снова молчит.)
Якунина присела на край кресла, прислушивается к его тихим, еле слышным словам.
Была жена… Пышная такая брюнетка! Так боялась жизни, что иногда даже жалко ее было… (Пауза.) А может, она меня боялась? (Думает.) Трое детей — счастливая семья! Двое умерли… (Убеждая себя.) Нет, нет! Я любил Глеба — он же оставался единственным! Я вспомнил… Любил. (Замкнулся.) Но все это было где-то на обочине… А потом, позже, они как-то смешались для меня — сын и Ларс, только один помоложе, другой — ребенок… Потом тоже стал постарше! Они всегда приходили ко мне что-то спрашивать. Кто по диссертации, кто по институтскому учебнику. А я им рассказывал, что меня в ту минуту интересовало. (Замялся.) Вряд ли они меня понимали. А я ведь интересовался многим — и радиобиологией, и санскритом. Ну, и теорией глобального взрыва. И, естественно, математика — и чистая, и прикладная… (Горестно.) Мозг, он ведь ест нас. Требует пищи! Смешно? Нет? (Замкнулся.) Потом эта история с Глебом… А у меня инсульт какой-то… Жена умерла. Больницы, больницы… (Вздохнул.) Распалась! Разорвалась… Истончилось что-то во мне! Мозг, он ведь не душа! Он уходит безжалостно… (Отключился в себя.) А где же простая жалость? Самое дешевое сострадание? (Усмехнулся.) Когда мне сказали — тогда — о смерти жены, я — поверь! — ни-че-го не почувствовал! (Тихо.) Вот тебе и расплата… Уродство души! Смещение человеческого в человеке… (Смолк.) Ну вот, лежал и лежал я в своих глухих комнатах… Со мной чуть не гугукают! Смотрю я на этих академиков, а сам думаю: «Какие вы все — идиоты! Я же не тем болен! Я душой высох, окаменел! Мне бы изначальное, самое-самое детское в душу обратно влить! Чтобы самое начало жизни…» И тут великий Николай Федорович попался на глаза! Читал, как по складам! Великий, божественный! Федоров! Ты! Ты спас тогда меня! Спасибо тебе, старик… (Отвернулся.) А когда свою мать… во сне молодой увидел — надеяться начал… Хоть на малое: что мир — тот, мой!.. утренний! единственный! — вернуть можно. Себя вернуть — в свежести, в беззащитности… (Засмеялся тихо, задумался.) Боже! Как же я в те дни на ваш голос злился! Только в детстве такой же гудок у буксира «Заветный» был! Ну, хоть с того света сгонит! (Замолк.) А все-таки услышал я в вас… В голосе даже! Душу обиженную… Страшной обидой! И — пожалел… (Всплеснул руками.) Пожалел! За многие годы… в первый раз!