Страница 83 из 101
Д а ш а. Да… Уж если он считал, что прав, его никто на свете с места не мог сдвинуть.
О л я. Вот поэтому и отдала я ему свою жизнь. И никогда не пожалела. И в ребятах от него тоже есть много…
Д а ш а. Все-таки они другие…
О л я. Полных копий не бывает. Я иногда думаю — жили бы они отдельно. Сами бы… как хотят. Сами ошиблись, сами себя поправили. Да ведь сердце болит за них. Так болит! Вот хоть сейчас! Миша? Ушел? Все думаешь — посоветуешь что-нибудь. Все-таки жизнь прожили — всякое видели!
Д а ш а. Помнишь, мать говорила… «Знал бы, где упасть, соломку бы постелил». Нет, уж пусть сами…
О л я. А ты к Виктору собралась…
Д а ш а (серьезно). Наша жизнь их ничему не научит.
О л я. Когда уж Арсений Васильевич умер… А они его помнят! Нас-то с тобой будут вспоминать?
Д а ш а. Cela dépend…[24] (Пожала плечами.) Будут, наверно… Только так ли? Мы — бабы… Старые, глупые бабы… Для нас они — вечно дети. «Ты платок носовой не забыл? Да почему ты плохо кушаешь? Да что у тебя настроение плохое?» А им другое нужно — рука, мудрость, уверенность, что жизнь не бессмыслица! Потери, труд, самоотверженность — не бессмыслица!
О л я. Это не словами нужно доказывать.
Д а ш а. А что мы сейчас можем? Сами помощи, заботы требуем… Счета предъявляем. Лишнюю ношу на них кладем.
О л я. А давай, Дашка…
Д а ш а. Ты что развеселилась?
О л я. А серьезно? Давай, Дашка, уедем с тобой? А?
Д а ш а. Куда уедем! Ты что!
О л я (помолодев). А почему — нет. Сядем с тобой в поезд. Вдвоем. И поедем куда глаза глядят.
Д а ш а. В Томск… Eh bien, je jamais! C’est un couple![25]
О л я. Ага… Потом в Троицкосавск… Да мало ли куда… Поедем туда, где были молоды.
Д а ш а (воодушевляясь). А что… Только деньги…
О л я (бесшабашно). Какие деньги. Найдем! К маме в Кисловодск. Могилку найдем. Восстановим ее. В Ленинград поедем.
Д а ш а. В Москву!
О л я. Правильно — в Москву. На Выставку сельскохозяйственную пойдем. А? Дашка?!
Д а ш а. А чего — мы еще можем!
О л я. Я все деньги свои с книжки сниму, и поедем мы с тобой вдвоем — в купе…
Д а ш а. В пульмановском вагоне.
О л я. В Кремль сходим. В Мавзолей. В Третьяковку, как ты хотела.
Д а ш а. В Эрмитаж…
О л я. И никого нам не надо! Пусть они тут сами как хотят!
Д а ш а. Пусть посмотрят, пусть увидят, как без нас!
О л я. Ну, почему ты, Дашка, такая умная, такой глупой всегда была? Все что-то куролесила? Но теперь с тобой… Душа в душу!
Д а ш а. В гимназию нашу обязательно зайдем. В университет томский… Я помню…
Звонит телефон.
О л я (не может встать). Ой… не могу…
Д а ш а. Я сейчас. (Пытается подняться и садится, хватается за сердце). У тебя где корвалол?.. Или что-нибудь?..
Звонит телефон.
О л я (смеется). Ой, путешественницы… Ноги отнялись!
Д а ш а (наливает лекарство). Я сейчас выпью. И подойду к телефону! Сейчас, сейчас… Eh bien, je jamais![26]
О л я. Перестали звонить. (Смеется, закрыв лицо рукой. И неожиданно тихо.) Ты просто не представляешь, как тяжело мне в эвакуации было. Что я умела? Двое ребят на руках! По аттестату гроши получала. Спасибо, добрые люди помогли. Анечка, жена милиционера, помню, была… Так я к ней по десять раз в день бегала. Топора нет — к Анечке, спичек нет — к Анечке… С ребятами посидеть, пока я в леспромхоз иду, — к Анечке… А уж там морковку, луковицу, хлеб… А что у нее-то, лишнее это было? У самой три дочери. Никогда отказа не видела.
Д а ш а (поцеловала сестру). Люди всегда к тебе с добром относились.
О л я. В сорок третьем у Мишки — корь. У Витьки… сыпной тиф! Больница в двадцати километрах. Взяла я у Анечки санки. Надо было в больницу его везти. Положила я Мишку к ней, вместе с ее девчонкой. Впряглась в санки и повезла в больницу. Иду, иду, тайга, снег. А холодина! Не знаю, как уж я его довезла. В общем, положили его в палату. Дождалась. По окошкам бегала, все смотрела, в какой палате его положат. Смотрю, лежит наконец у окна. Перекрестила я его. И бегом обратно. Свой-то тоже умирает. Бегу и думаю. Если Мишка умрет… Свой все-таки… А как я родителям в глаза посмотрю, если Виктора не сберегу? Бога просила, если забирать кого-то, так уж забери моего. Пришла домой, ноги отваливаются.
Д а ш а. Ты чаю-то глотни…
О л я. Полтора месяца так и бегала. Сорок километров — до больницы и обратно. А ведь еще работать в леспромхозе надо было… Сосны валить.
Д а ш а. Помню… я эти сосны… Не знаешь, с какой стороны подступиться. Чего ты смеешься?
О л я. Видели бы наши кавалеры? И други наши из гимназии, как мы с тобой сосны в тайге валили!
Д а ш а. Не думаю, что у них легче жизнь сложилась… Вот Валерик-то… Не сложилась жизнь. Валерий Янович. Поляк… смешной такой… Стеснительный. Не знаю уж, как он с рабочими управлялся. Он же слова поперек не мог сказать.
О л я. В те годы много таких людей было.
Д а ш а. Какое мне дело — много или мало! В Германию его посылали — не поехал, строительство нельзя было оставить. Орденом наградили — «Неудобно, я же не один строил!». Все в Крым, на юг едут — «Дашенька, там же сплошные толстяки худеют, поедем лучше на Иссык-Куль». «Зачем?» — спрашиваю. «Нужно, чтобы совершенная красота каждое утро в окно смотрела. Чтоб на целый год заряд был». — «А на море, значит, для тебя несовершенная красота?» — «В Ялте — нет. Недаром оттуда Чехов рвался!»
О л я (с трудом сдерживая себя). Поздно ты винишься.
Д а ш а. Видела, что ты его любишь. И кофточки твои самодельные видела. И цветы, что каждый раз приносила. Валерик мне говорил: «Зачем Оленька на цветы тратится? Они же дорогие».
О л я. Выдумала… сейчас.
Д а ш а. Он к тебе как к младшей сестренке относился.
О л я (тихо). Знаю, как он относился.
Д а ш а. Поздно нам его делить.
О л я. Тебе и в голову не приходило, что он меня полюбит.
Д а ш а. А он и не любил тебя.
О л я. Любил! В конце концов полюбил. Я видела!
Д а ш а. Хороша любовь… (Смеется.) Прятали глаза, как гимназисты!
О л я. Конечно, это не твой роман с Улзыкуевым!
Д а ш а. Не вспоминай. Тебе этого не понять!
О л я. Чего понимать?
Д а ш а. Простой пастух из аймака. Революция сделала его премьер-министром. Умница, красавец, тиран. А в душе-то прежний пастух. Недоверчивый, хитрый. Иногда даже мстительный. Ему все подавай! Все разом! Чтобы его республика была первой в Союзе! Чтобы в Кремле его особо принимали! Чтобы на приемах в Париже, в Германии на него смотрели как на потомка Чингисхана. Конечно, дочь князя Корсакова… Это ему льстило!
О л я. Вот вы и нашли друг друга — князьки!
Д а ш а. Республика была не из последних в стране. При нем…
О л я. Ты уверяла себя, что все это из-за мужа. Чтобы Валерий Янович мог воплотить свою мечту.
Д а ш а. Ты почитай… почитай литературу. Все жены великих…
О л я. Валерий Янович не был великим.
Д а ш а. Его здания, стройки считаются классикой.
О л я (просто). Мало тогда было хороших архитекторов. Мало!
Д а ш а. Он любил меня! Ты только посмотри на фотографии. (Роется в старой сумке.) Как он везде на меня смотрит…
О л я (тихо). Видела… тысячу раз.
Д а ш а. Посмотри! Не любил — да? Не любил? (Плачет.) Да, я безрассудная… Fou, fou, plainte là![27] Брошенная всеми!
О л я. Сначала, может, и любил… А потом…
Д а ш а (после паузы). А потом… Я вышла на веранду и увидела, что моя сестренка…
24
Когда как… (франц.)
25
Это будет прекрасно, я знаю! Такая парочка! (франц.)
26
Прекрасно, я знаю! (франц.)
27
Безрассудная, глупая, покинутая, брошенная! (франц.)