Пьесы

О л ь г а. Почему?

С е в е р о в. Потому что…

О л ь г а (перебивает). Нет… Не надо. Не надо мне ничего говорить. Хорошо?..

С е в е р о в. Хорошо.

О л ь г а. Вы знаете, у меня есть бутылка шампанского. А до Нового года осталось лишь несколько минут. Я сейчас… (Вынимает из шкафа бутылку шампанского и бокалы.) Откройте, пожалуйста, Андрей Михайлович.

С е в е р о в. Но еще не Новый год.

О л ь г а. А мы выпьем сейчас не за Новый год. Открывайте.

Северов открывает бутылку.

С е в е р о в. За что же мы выпьем?

О л ь г а (поднимает бокал). За нее. И за вас. Как на свадьбе.

С е в е р о в. Наташа!

О л ь г а (тихо). Нет… Я — Ольга…

С е в е р о в. О л ь г а… Вы были когда-нибудь в Путивле? Зимой?

О л ь г а. Была, с мамой. Еще девочкой…

С е в е р о в. Князь Игорь и Ярославна…

Неожиданно за стеной раздается барабанный бой.

Что это?

О л ь г а. Это проснулся мой сын…

С е в е р о в. А откуда у него барабан?

О л ь г а. Это не его. Это мамин. Такой маленький пионерский барабан. Она очень берегла его.

С е в е р о в. Значит, я не ошибся.

О л ь г а. В чем?

С е в е р о в. Вы… вы ее дочь. Дочь Наташи.

О л ь г а. Да… (Не сразу.) Я ведь сразу все поняла. Почему-то сразу…

Барабанный бой все громче.

(Кричит.) Я иду, иду, Павел…

С е в е р о в. Вашего сына зовут Павлом?

Пауза.

О л ь г а. Да. Мама очень хотела… Почему вы молчите? Я сейчас познакомлю его с вами. Только вы не уйдете?

С е в е р о в. Нет.

О л ь г а. И мы встретим этот Новый год… все вместе… Хорошо?

Северов улыбается и кивает головой. Ольга уходит в соседнюю комнату. Северов стоит неподвижно, потом медленно проходит по комнате. Снимает с книжной полки маленькую фотографию в рамке.

С е в е р о в. Наташа… Я смотрю на тебя, на эту небольшую фотокарточку. Твои глаза строги. Белая кофточка, слегка напряженное лицо, и — может быть, мне это только кажется — ты как будто хочешь разглядеть что-то там, вдали. Ты не дождалась меня, а я вот сижу снова в нашей комнате, и за моей спиной шумит огонь в печи. И так же, как тогда, вокруг дома царствует смена времени, так же люди желают друг другу счастья. Но прошли годы, и жизнь-то, в общем, тоже прошла. Прошла боль: боль сердца, боль ударов, осталась только разлука с тобой… Может быть, я держался всю жизнь только ради вот этой минуты. Минуты, когда я сяду около огня в этой комнате и войдешь ты… И я бы не прятался… И ты бы посмотрела на меня, и я бы увидел, что ты уже немолодая женщина и твои руки потрескались от стирки, от нелегкой жизни. Я бы встал перед тобой на колени. Все, все, что может сделать человек, я сделал для Родины… для тебя. А ты ждала, ждала меня… несмотря ни на что. И верила. Я знал, я чувствовал… Может быть, я бы не выжил, но ты незримо спасла меня тогда. Да, да, ты помнишь, ты, может быть, проснулась в четыре часа ночи. Это было двенадцатого августа тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда я, отчаявшись, начал биться головой о стену мюнхенской тюрьмы, чтобы убить себя. Но в последнем, уже отхлынувшем от меня желании жить я начал повторять твое имя — Наташа… И мне вдруг стало видно оттуда, издалека, как ты вскочила с постели и бросилась к окну, дрожащей рукой распахнула ставни, а над миром была только августовская ночь, только наша общая разлука, наше единое одиночество… А сейчас за окном январь, и наша с тобой земля лежит, огромная, под снегом… Да, мы больше никогда не увидимся. И я уже знаю наверняка, что впереди у меня больше нет встречи с тобой…

Раздается дробь маленького барабана.

И все-таки я счастлив. Ты слышишь? Это бьет в тот пионерский маленький барабан твой внук. Наш внук. Он приветствует Новый год. И если мне снова будет трудно, если, прижатый к стене, я буду вновь отбиваться от врагов, я все равно увижу тебя, смеющуюся… И снова ударят куранты. И никогда не умолкнет барабан, похожий на сердце, которое все время стучит. И то же слово будет биться у меня в голове: Наташа! Наташа! Ната-ша!

Все громче бой барабана.

З а н а в е с