Пьесы

Ф е д о р (не сразу). Меня вчера назвали «мсье Тесемкин». Я думаю, что за глаза меня так называют и на работе.

М а р и н а (сухо). Ну и что?

Ф е д о р. Они совершенно точно определили мое социальное положение. И семейное тоже…

М а р и н а. А кто виноват?

Ф е д о р. Только не ты… Ты старалась сделать меня кем-то другим. Может быть, даже самой собой. Но я действительно только Кадмин, а Тесемкиным я стать не могу. И не хочу.

М а р и н а. Что ты привязался к моей фамилии?

Ф е д о р. Иногда у меня такое впечатление, что мы поменялись ролями. Не только фамилиями. У меня прекрасный гардероб заграничных одеяний. Коллекция галстуков. И на службе я просто законодатель и знаток современной моды. Но иногда так хочется снять все эти произведения искусства… Как ярмо.

М а р и н а. И все-таки ты внук Кадмина.

Ф е д о р. Видимо, я только испортил породу.

М а р и н а (не сразу, задумчиво). Твой дед… всю жизнь писал письма Прекрасной Даме… А ты знаешь, почему я сделала такую стремительную карьеру?

Ф е д о р. Ты умная женщина.

М а р и н а. Лучше бы ты сказал — любимая женщина. (Неожиданно.) Да, да, да… Когда я первый раз выступила в Комитете по правам человека. Это было о положении в Биафре… я чувствовала какой-то особый подъем. Не только потому, что это было ответственное выступление. Когда я защищала права обездоленных, я думала вот об этом доме… О нашем доме. Гнев к несправедливости. Сострадание к малым мира сего, оно, видимо, заложено в самой сути русского человека. Сам униженный может в сто раз больше, во всех прошедших поколениях, он-то уж может понять, как это тяжко. Вот ты не знаешь, что я до сих пор перечитываю письма Кадмина там… за океаном. Реву по ночам, а утром выступаю… По вопросу дискриминации прав человека в Родезии, в Ольстере… Теперь в Чили…

Ф е д о р. Вот никогда не думал, что дедовские письма дойдут до ООНовской трибуны.

М а р и н а (садится на ручку кресла, обнимает Федора). Ты знаешь, кем бы я хотела быть?

Ф е д о р (не сразу). Любимой женщиной.

М а р и н а. И это тоже… Но я хотела бы стать не только любимой. Я бы хотела быть Прекрасной Дамой.

Ф е д о р. И что же для этого не хватает?

М а р и н а. Пока я стала только прекрасно одетой дамой. Ты думай… думай… и смотри на эти фотографии. Но думай обо мне… Если сможешь…

Ф е д о р (не сразу). А я не знал, что так приятно объясняться в любви с собственной женой… (С улыбкой.) Значит, тот самый английский темно-бежевый костюм. И французский галстук из набора. Да, одним талантом я обладаю — умением носить вещи… (Уходит.)

Марина продолжает накрывать на стол. В столовую входит  В и к а.

М а р и н а. У тебя неприятности?

В и к а. Со мной неприятности не случаются. (Пауза.) Зато они просто обрушились на моего мужа. Раньше у него были неприятности с тренерами, потом с партнерами, потом с судьями. Теперь со всеми вместе. (Ждет ответа матери, но та молчит.) А человек, у которого сплошные неприятности, сам становится неприятностью.

Входит  Ч е р н о м о р д и к. Он хочет что-то сказать, но, услышав разговор, смущенно уходит, не закрыв за собой дверь.

М а р и н а. Когда в Канаде узнали, что я прихожусь тещей самому Валерию Черномордику, я стала для них привлекательней английской королевы.

В и к а (раздражаясь). Пойми, мама, у них свой, совершенно обособленный мир. Какие-то совершенно чуждые для меня интриги, вечные разговоры о неправильных удалениях, своя этика, своя промышленность, даже свои писатели…

М а р и н а. Ты знаешь, что не в моих правилах вмешиваться в твои дела.

В и к а (после короткой паузы). Конечно, я должна была на него клюнуть… Вечно — поздний Чехов, ранний Бунин, сложившийся Гайдн… И вдруг — шайбу, шайбу… Рев, свист… Почему вы с отцом тогда только интеллигентно промолчали? Может быть, лучше, чтобы ты избила меня… По законам послевоенной Малаховки.

М а р и н а. Что ты знаешь… о послевоенной Малаховке?

В и к а. Не люблю.

М а р и н а. Уходи.

В и к а. К кому?

М а р и н а. А разве обязательно к кому-то?

В и к а. Одной? Нет, это не для меня.

М а р и н а (неуверенно). Кирилл вернулся.

В и к а. Мамочка, мамочка… Ты нашла гениальный выход. (Тихо смеется.) Только он женат. У него двойня. Но даже если на секунду представить, что Таратута по-прежнему… Я-то его не люблю. Я никого не люблю. Так что лучше оставаться мне с моим Черномордиком. Это только в газетах про него пишут «гроза защитников». А он беспомощный.

М а р и н а (смотрит на дочь). Слава богу, что у вас нет ребенка.

В и к а (кричит). Зачем ты так говоришь? Зачем все так говорят! Как можно радоваться, что на свете не родился новый человек?! Какая уж тут слава и кому? Даже если он родился в семье, где нет любви, ведь он бы все-таки родился.

За сценой крик Федора: «Марина… Марина… Ну, где ты…»

М а р и н а. Вика…

В и к а. Иди… иди, мамочка.

М а р и н а (идет, останавливается около двери). Я очень хорошо умею объяснить, почему так плохо живут люди в Намибии. Но почему так плохо живет моя дочь… Почему? (Уходит.)

Вика берет вазу, в которой стоит принесенная Кириллом сирень, и ставит се в центр стола. Входит  Ч е р н о м о р д и к.

Ч е р н о м о р д и к. А я ведь все слышал. Вроде бы и неприлично это, но… Пробелы, пробелы у Валерки в культурном развитии. Когда он этим хоккеем увлекся, я не протестовал. Все же коллектив. А ребенок без коллектива… Я же ему коллектива обеспечить не мог. Вот вы в творческом коллективе воспитывались…

В и к а. Вы что же, семью считаете коллективом?

Ч е р н о м о р д и к. А почему же нет… Если здоровая… конечно…

В и к а. А разве вы с Валерием были не семья?

Ч е р н о м о р д и к (простодушно). Какая же семья без женщины? (Встал с тахты.) Я свою жену, первую, Любу, можно сказать, и после кончины любить продолжал. Только когда с Ниной Антоновной познакомился, все как отрезано. Мертвым вечная память, живым жить на земле. У меня установка твердая.

В и к а (повторяет). Установка… да, да… Не трудно вам у нас?

Ч е р н о м о р д и к (не сразу). Сам-то я… сложившийся, так сказать, человек. А за Валерку иногда боязно… Есть в вашей семье…

В и к а. В коллективе?

Ч е р н о м о р д и к. В семье… что-то… Индивидуализм не индивидуализм… А так, вроде все вам мало. Все чем-то недовольны. Дальше самих себя прыгнуть хотите, а подготовка, честно говоря, не та…

В и к а. Так что же вас здесь держит?

Ч е р н о м о р д и к (не отвечая на вопрос). Я за Валерку… может быть… остатки жизни отдать готов… (Пошел к двери, остановился.) А дети… вы еще люди молодые. Правда, и затягивать с этим вопросом тоже особенно не надо. (Уходит.)

Вика стоит у стола с тарелкой в руках, задумавшись.

В кабинете  А н т о н  Е в л а м п и е в и ч  с  К и р и л л о м  закончили реставрацию ножки стола.

А н т о н  Е в л а м п и е в и ч (любовно оглядывая свою работу). Гениально! Элегант! Клея хватило. А как держится намертво!

К и р и л л. И откуда у вас, Антон Евлампиевич, все эти столярные таланты?

А н т о н  Е в л а м п и е в и ч. А помните у Пушкина: «И мореплаватель, и плотник». Просто в настоящем русском интеллигенте культура всегда сочеталась с умением грудиться физически. Вот я и тружусь по силе возможности и пользы. Стараюсь сохранить. (Не сразу.) Правда скоро здесь все так изменится…