Вой

– Понимаешь, Серый, там такие нужны.

– Где – там? Так, все, не темни, давай рассказывай. Все выкладывай, что это за «там», где нужны такие, как я, и где много хороших девушек. Так я понял? Ты меня заинтриговал.

Гриша опять задумался. Потом неестественным для простого застолья, отстраненным голосом спросил:

– Пойдем в собрание?

– Куда? На собрание, ты хотел сказать?

– Нет, в собрание.

– «В»? Именно «В» собрание?

– Да.

– А что это такое?

– Давай пойдем, и сам увидишь. Давай?

– Ну, давай, – беззаботно согласился Сергей. – Наливай.

Еще долго пили, и не только вдвоем, и не только в своей комнате, и не только пили, а и пели, и не только под гитару, а и без… Ведь это было воскресенье, вечер, ночь – апогей активного отдыха, который начинался вечером в пятницу и который не мог сам по себе утихомириться, сойти на нет, а его всегда грубо и больно прерывал понедельник.

Около двух часов ночи общежитие, в основном, утихло. Лег и Сергей, впрочем, не раздеваясь, потому что понимал: жизнь этой ночью еще может дать всплеск, ведь не было ни Васильевича, который мог заночевать у своей женщины, а мог и прийти в любое время, и не было Жоры, тот должен был вернуться. Еще заглядывали ребята из соседних комнат, но уходили – Гриша храпел под одеялом, Сергей, на покрывале, тоже спал. Это с виду, а под веками, на экране воображения продолжалась жизнь, – та, которой не было, но которая должна была бы быть наяву.

Он сам удивлялся, как мог сдерживать себя пьяного, не идти к Оксане. Ведь в данных условиях – это уже классика: выпить и пойти к девушкам. Что-то сдерживало, и, наверное, не насильственный самозапрет, а понимание: она – не такая… Да и он не такой, чтобы тупо придерживаться «классики».

Это было странно и впервые. Он замечал, что все больше отдалялся от нее, но – только физически (реже виделся, уже не старался подойти вплотную, обнять, даже взять за руку), а духовно – наоборот, все больше приближался. В мыслях все чаще разговаривал с ней, пускался в откровения, изливал душу, пытался дать понять, что он вообще-то не такой, как сейчас, пьяница-бетонщик, а по своей сути, по существу, по натуре, по нутру, по душе, по уму, по сердцу совсем другой…

И так же, как все эти годы, еще с девятого класса, ждал, что вот-вот что-то узнает, постигнет, нащупает, откроет истину, найдет смысл жизни, количество перейдет в качество, и все обернется совсем иначе, жизнь потечет иным, полноводным руслом… Так же думал и об Оксане: вот-вот что-то произойдет, что-то он скажет, сделает, что-то изменит в своей жизни, и все у них будет прекрасно, ибо они друг для друга созданы…

«Да, прав был профессор», – думал Сергей об этом чуде жизни, чуде встречи, вновь перебирая в памяти диалоги с ней.

Как объяснял профессор, преподаватель исторического материализма (философ!) в Невинногорском машиностроительном институте, который Сергей бросил после первого курса, – так находят свой генотип. Живет парень, рассказывал ученый педагог, в своем городе, вокруг – много красивых девушек, но он их не замечает, уезжает куда-то, а через некоторое время возвращается и говорит: «Влюбился». Это значит, заключал профессор, парень нашел свой генотип.

В свои двадцать два года Сергей уже знал, какому типу девушек нравится. Не просто нравится, а стопроцентно они – его, стоит только щелкнуть пальцами. Представительницу такого типа узнавал сразу, по портрету – круглолицая, слегка курносенькая, с нежирными, небольшими, зато фигурными, сочными губами, одним словом, смазливая, – и было такое чувство, что ему известно о ней все. С первого взгляда мог сказать, что будет, если захочет: симпатия в глазах быстро преобразуется во взаимный порыв, сближение, все пойдет легко, как бы само собой… А насчет понравится – то просто не встречал таких, которые при необходимом знакомстве оставались бы к нему равнодушными, а большинству и не требовалось для этого знакомства, достаточно было одного взгляда. Казалось, среди тех, у которых на лице было написано, что они – его! и следовало искать свой генотип. Однако же происходило иначе, почти «по профессору»…

Оксану нельзя было назвать ни смазливой красоткой, ни писаной красавицей – просто на ее лице не было ничего лишнего. Прямые каштановые волосы, не длинные и не короткие, очень гармонировали с глазами, тоже похожими на два молоденьких, свежих, блестящих каштана; прямой, средней величины нос и четко очерченной формы губы (с тонкими, выразительными ободками, напоминающие облачко, из-за которого вот-вот появится солнце), будто подведенные карандашом, хотя безо всякой косметики, не очень фигурные, но гибкие, – выражали ту скромную строгость, за которой часто таятся полнокровная чувственность и несгораемая женственность. Оксана, казалось Сергею, была похожа на вдруг ожившую античную царицу – женщину какой-то не сегодняшней, не броской, не киношной красоты, а такой, к которой нужно было присмотреться, которую нужно было постигнуть. А уж когда постиг, не захочется другой.

Он со стыдом вспоминал, как с ней познакомился, каким глупцом себя выставил… Она, после первых мимолетных встреч в формовочном цехе, когда пора уже было знакомиться, первая спросила:

– Вы кто?

– Я кто? Я прекрасный человек! – воскликнул он, зная, что шутка эта не оригинальная, списанная у какого-то киногероя.

– Да, – улыбнулась новая знакомая. – Не такой я самокритики ожидала.

– Какая самокритика! Зачем это скрывать? Я хороший человек. И если вы смотрите, хоть как-то иногда смотрите на парней, то нечего смотреть. Никого не высмотрите. Потому что вот он я, перед вами, красивый, сильный, умный, скромный, самый лучший…

– Да, согласна. Особенно – скромный…

И, несмотря на такое бахвальство – мальчишеское, глупое, беспричинное (конечно, он был под хмельком, да и кто же знал, что эта – не такая, как все?) – не потеряла к нему интерес. Второй разговор уже был и серьезнее, и приятнее, и вначале такой многообещающий…

– Как ты попал в Невинногорск?

– А куда же мне попадать?

– Мне кажется, ты должен быть где-то в Москве, учиться в институте…

– Погоди-погоди. Ты что, против того, чтобы я был здесь?

– Нет, я не против… – она замолчала.

– Ты не против, чтобы я был именно здесь? Сейчас? Возле тебя? – Он приблизился к ней вплотную.

Она, улыбаясь, отошла на шаг.

– Ты права… и не права. Все это уже было – Москва, институт…

– А расскажи… Нет, расскажи все сначала.

– Как сначала, всю биографию? Боюсь, это будет неинтересно.

– А хоть и всю. Мне интересно.

– Нет, сначала ты о себе.

– А что мне о себе рассказывать? Я технолог, попала сюда после техникума, по направлению… И все. Живу просто.

– О как это прекрасно, жить просто! Я лишь мечтаю об этом.

– Почему?

– Да вот, не знаю. Не получается.

– Почему же ты здесь? Почему не захотел учиться?

Спросила это с чувством удивления и сожаления, будто что-то в ее собственной жизни зависело от того, учится он или нет. Это неравнодушие и решило вопрос: стоит или нет рассказывать ей все? Нет, все, конечно, не расскажет. Не нужно ей знать все, а внешние факты жизни – можно…

– Поехал я после школы поступать – куда бы ты думала? – в МИМО. Вообще, насколько я знаю, факультетов международных отношений всего три в Союзе – есть еще в Ленинграде и в Киеве. Я ведь в себе уверен, я – это я! Почти гений, почти бог… без пяти минут. Оценки в аттестате – «хорошо» и «отлично», одна тройка, правда. Но я же знаю, что не хуже круглых отличников, захочу – выучу все, а главное – полон сил и решимости. Стою в очереди сдавать документы, очередь длинная, медленная. Слово за слово перекинулись с парнем передо мной, оказалось, он после армии. И когда я ему сказал, кто я такой и на какой факультет поступаю, – надо было видеть его глаза. Я представляю: такое выражение у него было бы, если бы вдруг ему объявили, что вторично забирают на два года в армию. Удивленно смерил меня ироничным взглядом с ног до головы, видимо, посмотрел, как я одет, потом спросил: а родители твои – кто? Я ответил: никто, отец рабочий, мать библиотекарь. Он покачал головой сначала сверху вниз, потом со стороны в сторону. И сообщил: сюда поступают только сыновья больших «шишек». Каких «шишек», спрашиваю, например? Не ниже первого секретаря обкома, был ответ. Я, говорит, хотя и льготы имею после армии, решил тихонечко попробовать на «научный коммунизм», – есть, вроде бы, такой факультет, куда конкурс относительно небольшой, да и то – это лишь попытка, а надежды мало. Единственная, говорит, надежда – это родная партия, в которую вступил в армии… Я все это послушал, только улыбнулся: «Посмотрим, мол, кто на что горазд»… Ну, в общем, все это долго рассказывать и вряд ли интересно, – Сергей сделал паузу, решил проверить ее реакцию.