Страница 45 из 83
— Поручаю тебе, боярин, унять гордецов. Хотел миром, ан упираются.
Повёл воевода дружину и долго не подавал вестей, а летом явился гонец и сообщил: тиверцы и уличи покорности не изъявляют, однако и от боя уходят.
Тогда Олег передал Никифору, чтобы воевода жёг селения и городки тиверцев и уличей, пощады им не давал. Пусть знают: Киев к усобникам жалости не ведает.
На капище волхвы принесли жертву Перуну, просили удачи воеводе Никифору. Но Перун жертвы не принял, отверг.
Бездорожьем, глухими лесами и опустевшими городками продвигался воевода Никифор, однако князья тиверцев и уличей избегали встреч. Их малые дружины наскочат на обоз или сонный лагерь, пустят стрелы и растекутся по лесам — ищи их.
Осенью воевода Никифор повернул в обратный путь. И тогда Олег сказал сурово:
— Не захотели добром, сломлю силой. Ворочусь от ромеев, сам пойду на тиверцев и уличей. Тогда дорога моя осветится пожарами, а их князья признают себя данниками Киева.
Походил, потолкался Урхо в толпе на торжище, но скомороха нигде так и не увидел. Посокрушался, что посулил Ладе медвежонка. А уж как хотелось угодить княгине! Совсем было собрался лопарь торжище покинуть, да Скоробогата повстречал, тот седло на продажу вынес. Седло необычное, с сумами перемётными, подушкой кожаной, ремнём перетянутой. Со Скоробогатом отчаянно торговались сотник из большой дружины и боярин Путша. Наконец Путша, к огорчению сотника, рукой махнул:
— Так и быть, беру. К Ивашкиному возвращению подарок знатный. Отнеси-ка, мастер, седло на моё подворье.
Ушёл боярин. Постояли Скоробогат и Урхо, поговорили самую малость. Шорник седло на загривок взгромоздил, побрёл к Путше, а Урхо решил ещё раз по торжищу пройтись и, уж когда совсем не чаял, в дальнем углу, где скотом торговали, увидел скомороха. Того толпа окружила, потешает её медвежонок. Посмеялся Урхо: надо же такому зверя обучить! Тут ветерок повеял, и лопарь уловил запах восточных пряностей. Он исходил от узкоглазого темнокожего иноземца в круглой шапочке и шёлковом халате. На пояске иноземца нож короткий, узкий.
Может, Урхо не обратил бы внимания на нож, да уж больно ручка знатная: по белой кости змейка вьётся. Гость на медвежонка смотрит — и ни улыбки, ни смеха.
Устал скоморох, отдохнуть присел, разошлась толпа. Урхо к скомороху приблизился, лук протянул:
— Видишь?
Скоморох, парень молодой, лук в руках повертел, вернул:
— Я тебя знаю и о твоём мастерстве наслышан, но такой лук не по мне, он дорого стоит.
— Не продаю, меняю.
— Что я тебе предложу, коли у меня ничего нет?
— Медвежонка хочу.
Подумал скоморох, потом потянул медвежонка за ухо.
— Он у меня зверь добрый, да и лук знатный. Согласен, я другого обучу.
Взял Урхо медвежонка за поводок, направился на Гору. Долго ждал, пока Лада не появилась.
— Зри, княгинюшка, кого я тебе привёл, — указал лопарь на медвежонка. — Покажи, миша, как волхвы торжище обнюхивают.
Медвежонок на лапы поднялся, прошёлся важно вразвалочку, воздух нюхая.
Лада рассмеялась:
— А на что он ещё горазд?
Урхо зверя за ухом почесал.
— На многое, княгинюшка. Миша, хозяйка желает знать, как скоморохи люд потешают.
Закувыркался медвежонок, а Урхо ему:
— А как плясуны коленца ломают?
Медвежонок в пляс, да притоптывает. Хохочет Лада:
— Ах какой славный! — И к поводку потянулась. — Угодил, Урхо, угодил!
Потрепал лопарь медвежонка:
— Служи, миша, княгинюшке, весели!
Из Ростова, что на озере Неро, явился в Киев ростовский князь Ростислав с жалобой на новгородского посадника: поборами-де одолел, раз для Новгорода берёт, вдругорядь для Киева.
И просил Ростислав принять Ростов под руку киевского князя, дабы дань платить, минуя Новгород.
— Ростов новгородскими ушкуйниками основан, посему и платил Новгороду, — ответил Олег. — А ныне, когда сам Новгород у Киева в меньших братьях ходит, ты, князь Ростислав, не Юрию брат меньшой, а мне, великому князю киевскому.
Проводили Ростислава. Олег Ладе заметил:
— Отец твой, князь Юрий, меру потерял, сверх чести жить вздумал.
Вернулся Никифор в Киев, и кое-кто из бояр похихикивал:
— Насыпали тиверцы и уличи соли воеводе на хвост!
— Того и ждать надо было. Аль запамятовали, чем поход Аскольда и Дира закончился?
Достигли те слухи Олега. Созвал он бояр на пир, поднял кубок за воеводу Никифора.
— Не на нём вина в бесславном походе, — сказал великий князь, — такое может постичь каждого воеводу. Все мы повинны, не учли хитрости князей тиверских и уличских. Но радость их раньше времени. Не пожелали миром, покорятся мечу. И знамо было бы всем: кто против великого князя киевского пойдёт, тот добром не кончит! — И повёл хмурым взглядом по палате.
Притихли бояре и старейшины киевские: таких грозных слов они от Олега ещё не слыхивали.
— Воистину великий князь! — шепнул Путша Любомиру.
Выбрался главный волхв из пещеры взлохмаченный, рубище одёрнул и к небу бородёнку задрал. Потом голову к капищу повернул. Сидит Перун, и дымок рядом струится — то младшие волхвы поддерживают жертвенный огонь.
— Ох-ох, — вздохнул главный волхв и заговорил вслух сам с собой, но обращаясь к Перуну: — Отчего же ты дары наши отвергаешь? Ужли гнев положил на русичей?
А повёл волхв этот разговор не случайно. Не даёт ему покоя дума, что медленно, но близится к Руси вера греческая, и не случится ли такое: в Киеве и по иным городам начнут строить храмы, подобные ромейским, а попы греческие станут изгонять волхвов.
Нет, он главный жрец, так позволит ли греческим проповедникам ходить по земле русов, сеять неверие в Перуна?
Он, Ведун, встанет на их дороге, и не будет места тем, кто начнёт клониться к грекам. Разве не пример тому купец Евсей?
Вчерашним днём младший волхв Богша рассказал Ведуну, что в Предславине у княгини живёт гречанка и она молится своему Богу. Княгине же о том известно, и она служанке не возбраняет.
Откуда Богша об этом знает? Да у него в Предславине живёт брат, и тот служит у князя Олега в псарях.
— Ох-ох, — снова вздохнул главный волхв, — сомнение, как червь короед, проникнет в княжью душу и подточит её, а князь Олег к вере в Перуна давно ли потянулся? Да и то, верно, не совсем от своего варяжского Вотана отрёкся...
Кашляя и ворча, главный жрец побрёл на капище.
Расположенный на важном торговом пути, Новгород хотя и был по тем временам большим городом, но Господином Великим ещё не именовался.
Его ушкуйники, лихие молодцы, продвигались на север и восток, строили городки и укрепления, облагали данью покорённые народы, а князья берегли добытое, пеклись о мощи города. Новгород принял Рюрика, из Новгорода Олег пошёл на Киев, центр русичей, и в том ему опорой был люд новгородский.
Назвав Киев матерью городов русских, Олег не оставил за Новгородом политической самостоятельности, уравняв его с другими городами Киевской Руси. Посадник новгородский, князь Юрий, признавал себя младшим братом великого князя киевского.
Пока новгородцы помнили, что Олег был их князем и его дружина во многом состояла из них, у Новгорода с Киевом споров не происходило. Всё это будет позже.
Однако посадник Юрий был на Олега в обиде: мыслимо ли, с ним киевский князь повёл себя как с боярином! Зачем Ростислава под защиту взял? Запамятовал, что Лада — дочь князя Юрия! Или то, как новгородцы Киев от печенегов спасали!
Ударить бы в било, созвать вече и пойти войной на Ростов: почто от Новгорода откололся?
Но такому желанию Юрий воли не дал: новгородцы против Олега нынче не выступят, а князя Юрия прогнать могут. Ну какой языкастый выкрикнет на вече: «Уж не в свою ли усадьбу ты, посадник, дань ростовскую увозишь, от Новгорода утаиваешь?»
Такими горлопанами вече новгородское богато. Ко всему у князя киевского немало в Новгороде всяких доброхотов, взять хотя бы старосту кончанского Доброгоста... Нет, уж лучше смириться, чем в супротивниках Киеву ходить. Эвон как Олег с князьями любечским и древлянским поступил, одно хорошо, что не казнил. А разве не волю князя киевского он, Юрий, исполнял, когда Мала карал?