Страница 29 из 83
В Предславине за работой ткачих наблюдал старый дворский[92]. Он захаживал в избу, и тогда холопки замолкали, ещё ниже склонялись над кроснами. Ястребиным взглядом поводил дворский по спинам мастериц, а самая молодая из них вздрагивала: на прошлой неделе он наказал её за невыполненный урок.
Удалялся дворский, но мастерицы уже не пели. Лада знала, что эту молоденькую мастерицу привёз из древлянской земли для князя Олега воевода Никифор, а её жениха отправили на засеку строить и жить...
Лада собралась уходить, но неожиданно налетел ветер с грозой, зашумел по кровле.
Когда княгиня выбралась из избы, сквозь рваные тучи светило солнце, а на земле и траве блестели лужи. Лада шла, не боясь промочить ноги. Высокие, ловко сшитые лопарём сапожки не пропускали воду. Урхо сделал их из кожи ног убитого им оленя. Лопарь называл эти сапоги пимами.
В пимах Лада ходила бесшумно, и в слякоть нога оставалась сухой, а зимой обувка была тёплая. Ладу никакие морозы не страшили. И на охоте пимы были незаменимы: к зверю Лада подкрадывалась также бесшумно.
Однажды мягкие сапожки спасли жизнь ей и Олегу. Случилось это здесь, в Предславине.
Смеркалось, когда Лада оказалась во дворе. Постояла у крыльца, приласкала собаку, посмотрела на небо. Темнело быстро, и Лада решила, что Олег уже не приедет. Она задумалась, но тут ей показалось, кто-то скрылся за конюшней. Она удивилась: кто бы это мог быть? Лада пробралась следом. Шла мягко, по-кошачьи. Услышав голоса, остановилась. Говорили тихо, и Лада прислушалась:
— Олекса глаголет — князь нас неволит, холопов наших в острожки отправляет. Скоро и нас Олег в холопов обратит, — промолвил один.
Второй хихикнул:
— Это Олекса-то сказывает?
Первый голос показался Ладе знакомым, но вот кто второй?
— Пора покончить с этим варягом, — говорил первый. — Если ты его уберёшь, боярин тебя вознаградит.
— Князь завсегда в броне.
— И в Предславине? Улучи время!
— А с княгиней как?
— Хорошо бы и её вслед за князем. Так ты гляди, иначе перед Олексой ответствовать.
— Уберу! На конюшню явится.
Заговорщики расстались. Первый прошёл мимо Лады, едва не задев её, и она узнала тиуна...
Олег приехал на следующее утро. Лада тут же поспешила поведать о подслушанном разговоре.
Князь нахмурился:
— Значит, тиун? А второго не узнала? Ну да ладно, узнаю...
На исходе дня Олег, как обычно, зашёл на конюшню. От стойла к стойлу проходил не торопясь, иногда приостанавливался, трепал лошадь по холке и шёл дальше. У коня, на котором в походы хаживал, задержался. Конюх чистил денник молча, на князя слегка покосился. Олег встал к нему спиной, собираясь пройти дальше. И тут нежданно конюх прыгнул, удар — и нож наткнулся на кольчугу. Князь резко повернулся, перехватил руку. Нож упал, а конюх взвыл от боли. Вбежали гридни. Тут же приволокли тиуна.
— Ну? — грозно спросил Олег.
И конюх не выдержал, признался, кто подбил на заговор.
Утром Олег послал за боярином Олексой. Его искали повсюду, пока воротные караульные не показали: боярин с двумя холопами, каждый одвуконь, покинули Киев и поскакали по южной дороге, которая ведёт в Дикую степь.
Породистый конь нёс Олега легко, прял ушами, просил повода и, если бы хозяин не сдерживал его, взял бы вскачь.
Олег возвращался в Киев.
Сколько же у него врагов, думал он. Были Мал и Горислав, теперь вот открылся боярин Олекса. Кому ещё и на каком пути он встал и откуда убийца появится?
Да, он варяг, норманн по крови, но разве то, к чему он стремится, во зло кривичам, древлянам или иным славянским племенам? Неужели не разумеют: доколь не объединятся, хазары, печенеги и иные недруги будут рвать Русь? Последний печенежский набег неужли не в урок им?
Стремя в стремя с Олегом ехал Ратибор. Перед самым Киевом пустили коней на рысь. Воевода будто мысли князя подслушал, промолвил:
— Успел Олекса сбежать. Куда бы?
Олег пожал плечами:
— Нырнёт пловец, а ты гадай, где вынырнет.
— Может, у древлян?
— Древляне против Киева ныне не встанут. Им Олексу привечать к чему? А хазарам такие сгодятся. Ну да повременим, объявится.
В Киев въехали, когда люд с торга потянулся. Купцы лавки закрывали, замки хитрые навешивали, торжище рогатками огораживалось. В ночь караульные явятся, забьют в доску, отпугивая лихих людей. Их немало в Киеве и Новгороде и в иных городах. Да только ли на Руси? В Итиле и в Константинополе, Скирингсаале и других торговых городах много всякого воровского люда оседает.
На Горе отрок принял у князя коня, увёл, а Олег долго стоял над кручей, смотрел на Днепр. Широкая, могучая река будто недвижима. В вечернюю пору редкий парус проплывёт: гость торговый лучше в городе ночь переждёт.
Солнце закатными лучами играло в слюдяных оконцах княжьих хором, и они искрились. От раздумий Олега отвлекла стряпуха. Она подошла с кринкой топлёного молока и краюхой свежеиспечённого хлеба.
— Испей, княже.
Старую Василису он уважал. Она умело запекала в печи рыбу с разными травами, жарила сочни. В далёком детстве вот так же, как сейчас Василиса, мать подавала ему горячий хлеб...
Ох, как давно это было! И тогда не было у него врагов, и не одолевали заботы, которые он, Олег, в одиночку не осилит.
В который раз князь благодарил Вотана, что послал ему товарищей боевых, воевод и бояр, дружинников верных. А разве тепло Лады не согревает ему душу или не спас его верный лопарь?
Подумал об этом Олег, и сделалось ему легче. Он улыбнулся, беря из рук Василисы кринку и хлеб.
Евсей покидал Константинополь с последним торговым караваном. Уходили тремя ладьями: одна — в Новгород, другая — в Любеч, а ладья Евсея — в Киев.
Корабли на вёслах вытягивались из голубой, благодатной для стоянки бухты, не перекрытой в дневное время цепями, и, выйдя в открытое море, ставили паруса. Всё дальше и дальше отходили каменистые берега с редкой зеленью, домиками пригородных поселений и сам царственный град Константина, великолепный и неприступный. Он виделся ещё долго, манил своей чарующей красотой.
Евсей всматривался туда, где находилась пристань и где осталась Зоя, его красавица ромейка, отказавшаяся и на этот раз отправиться с ним в Киев. Однако Евсея не покидала надежда на будущий год улестить её. Он рассказывал Зое о Киеве, описывал виды, какие открываются с обрыва, что рядом с его домом...
Думая о Зое, Евсей даже забыл о разговоре с двумя константинопольскими купцами накануне отъезда. Они предлагали Евсею будущим летом отправиться за шелками и иными восточными товарами в далёкий Самарканд и Бухару. И он обещал им.
Евсей настолько пристально всматривался в берег, что ему даже казалось — он видит домик Зои...
А вот Ивашка с Константинополем расстался с радостью. Он с нетерпением ждал встречи с Киевом. Первым делом он побывает в баньке, попарится, потом пойдёт к князю и расскажет ему, какие страдания испытал. А может, Олег отпустит его на короткое время в Новгород...
Море плескало о борта, шлёпало слабой волной. Ладья держалась болгарского берега, местами гористого, поросшего густой зеленью, но иногда горы отдалялись, и тогда открывались золотые пески.
Ивашка заметил, что ладья оторвалась от других кораблей, но кормчий не беспокоился: они непременно соберутся в устье Днепра и только тогда вместе начнут подниматься вверх, чтобы в случае нападения печенегов отбиваться сообща. Особенно страшили путешественников пороги — излюбленные места печенежских засад. Плывёт одинокая ладья, а её поджидают степняки. Пока ладейники перетянут свой корабль через пороги, печенеги их градом стрел осыплют, купцов ограбят, в рабство угонят...
Минуют ладьи пороги, а там уже путь безопасней: по одну сторону — земли полян, по другую — суличей. Хазары на торговых людей не нападают, им пошлину плати.
92
Дворский — главный в княжеском дворе.