Страница 54 из 67
Под крики «ура» матрос опустил Александру на землю. Она с благодарностью пожала ему руку:
— Как вас зовут, товарищ?
— Машинист линкора «Император Павел Первый» матрос первой статьи Малолетко Артемий Фёдорович.
— Малолетко? Какая смешная фамилия! Она совсем не подходит вашему солидному виду. А сколько же вам лет, Тема?
— Восемнадцать, товарищ Коллонтай.
— А я думала, лет тридцать. Ну тогда вы в самом деле малолетка, — рассмеялась Александра, сделав матросу «козу».
— Тема, ты что это вокруг товарища Коллонтай увиваисси? — вернувшийся из Мариинского дворца Дыбенко сурово смотрел на Малолетко. — Вместо того чтобы лясы точить, давай-ка лучше зачитай нашу большевистскую резолюцию! — Он протянул листок бумаги.
— Вот меньшевик Мазик выскажется, я и прочту, — смущённо протянул Малолетко.
— То-то же... И смотри у меня[27]!
Пока докладчик произносил свою речь, Малолетко забрался на фонарный столб.
— Поднялась волна революции! — выкрикивал Мазик. — Смело ринулась она на тёмную, мрачную скалу, одним ударом обрушила она её подмытые, расшатанные устои. Отступает она на миг и снова с ещё большей силой набрасывается на скученные нагромождённые обломки, размывает и относит их в морские глубины. И не упадёт, не успокоится волна, но будет расти, вбирая в себя новые силы, пока не довершит своё дело победы...
— Тебе же, предавшему революцию Бонапарту-Керенскому, — послышался голос Малолетко, — шлем проклятия в тот момент, когда наши товарищи гибнут под пулями и снарядами и тонут в морской пучине, призывая защищать революцию. И когда мы все, как один, за свободу, землю и волю сложим свои головы, мы погибнем в честном бою в борьбе с внешним врагом и на баррикадах — с внутренним, посылая тебе, Керенский, проклятия за твои призывы, которыми ты старался разъединить силы фронта в грозный час для страны и революции.
Дружным пением «Интернационала» толпа заявила о принятии резолюции.
После митинга Дыбенко предложил Александре покататься на катере по заливу.
Катер медленно обходил финские шхеры, и дружелюбные чайки приветливо махали Александре и Павлу своими белыми крыльями. Когда линия горизонта размылась и свинцовое небо стало постепенно сливаться со свинцовыми волнами, катер повернул в сторону Гельсингфорса.
Катер долго не мог пристать к пирсу, волна подбрасывала его, вскипая и разлетаясь.
Вдруг стальные руки Дыбенко подхватили Александру, подняли над палубой и бережно опустили на влажные доски пирса. Он помог ей подняться, и они, взявшись за руки, вышли на набережную. В его огромной ладони её тонкой руке было надёжно и покойно.
Они долго ходили по малолюдному ночному городу. У них было такое чувство, будто уже многое сказано друг другу и сейчас надо молчать.
Счастливая, улыбающаяся возвращалась Александра домой из Гельсингфорса. К большому победному подъёму добавлялась ещё и своя лучистая радость.
Когда у Финляндского вокзала она села в трамвай, чтобы добраться до Кирочной, там шла «рукопашная дискуссия» между сторонниками и противниками большевиков.
— Большевики — предатели социализма. Они ведут страну к катастрофе, к контрреволюции, — надрывался кто-то из глубины переполненного вагона.
— Русскому народу с социалистами не по пути, а большевики — дело говорят. Социализм — это они пущай в ихней Европе делают, русским людям хлеб нужен и землица, и большевики это хорошо понимают, — сказал бородатый солдат.
— Ох, батя, дождёшься ты от большевиков и хлеба и землицы...
— А ты меня, парень, не пужай, вот намедни в цирке «Модерн» большевичка Коллонтай выступала...
— Ну Коллонтай-то скажет. Эта лживая баба такого наговорит. Ух, попалась бы мне эта сука. Я б её на части разорвал.
Дождавшись остановки, Александра выскочила из трамвая и пошла на Кирочную пешком.
В начале июня в Кадетском корпусе на Васильевском проходил Первый Всероссийский съезд Советов. Этот съезд вошёл в историю знаменитой фразой, которой Ленин с места ответил меньшевику Церетели, утверждавшему, что в России нет такой политической партий, которая осмелилась бы одна взять власть в свои руки.
— Есть такая партия. Наша партия каждую минуту готова взять власть целиком, — раздался из глубины зала голос Ленина.
Александра выступила на этом съезде с изложением программы большевиков по национальному вопросу.
Стоя на трибуне, она заметила в первом ряду Плеханова. Поседевший, он с неодобрением глядел на неё своими умными, живыми глазами.
В коридоре они прошли мимо друг друга, даже не поклонившись. Того Плеханова, что написал «Монизм» и которого она любила, — его больше не было, он умер для революции, а значит, и для неё.
Русские большевики пробивали путь для мирового пролетариата. От сознания этого на сердце было подъёмно и радостно. Александра чувствовала себя влюблённой в свою партию и её борьбу.
В Россию стали приезжать вожди Второго Интернационала. Первым приехал Яльмар Брантинг из Швеции. На Финляндском вокзале ему устроили красивую и внушительную встречу с приветственными речами, знамёнами и оркестром. Он был удивлён и растроган.
На следующий день, когда Александра пришла к нему в гостиницу «Европа», Брантинг пожаловался, что у него украли «оба кусочка мыла» (для мытья и для бритья).
— Да, — сказал он, — вам предстоит ещё большая работа для просвещения и морального воспитания запущенного царизмом русского народа.
— Для этого надо прежде всего взять власть в руки самого народа, — ответила Александра.
— Этого же хотят и социалисты всех стран.
— Но пути наши различны, — подчеркнула Александра. — Мы возьмём власть революционным путём — через Советы.
— Но почему не пойти исторически испытанным путём — через Учредительное собрание?..
Ленинской линии понять он не мог.
Вскоре Александре вновь понадобилась помощь Брантинга в получении шведской визы. В конце июня ЦК делегировал её и Воровского в Стокгольм, на конференцию левых циммервальдцев. Необходимо было добиться признания левым крылом социал-демократии линии большевиков. Однако в тот момент ореол Февральской революции, популярность Керенского ещё властвовали над умами иностранных товарищей. Большевизм пугал смелостью, новизной, революционностью. Многие делегаты на совещание не приехали, и оно превратилось в «информационное», а фактически — в бесплодные прения. Среди циммервальдцев господствовало мнение, что большевики — ничтожная кучка и что массам идея власти Советов совершенно чужда.
Эту точку зрения опровергли нахлынувшие вдруг события. 5 июля газеты сообщили о восстании в Петрограде. Телеграммы были отрывочными и сенсационными, но чем больше накапливалось сведений, тем неопровержимее становился факт: восстание вспыхнуло стихийно, помимо воли и желания партии, и всё же оно, руководимое рабочими, матросами, солдатами, шло целиком под большевистскими лозунгами. Не большевики, а масса трудового народа в России стихийно противилась продолжению империалистической войны.
Александра и Боровский встретились в кафе, чтобы обсудить ситуацию. Там их разыскал Ганецкий и сообщил последние новости из России: мятеж поднят матросами Балтийского флота. Арестованы многие члены партии. Ленину удалось скрыться, но его разыскивают.
Вечерние газеты уже писали и об Александре. Газетчики утверждали, что она прибыла в Швецию со специальным заданием.
Кампания в прессе исключала возможность продления десятидневной визы, которая уже истекала. Боровский и Ганецкий уговаривали Александру уехать в Норвегию, пока не выяснится обстановка, убеждали, что силы сейчас очень и очень могут пригодиться за границей. Возвращаться в Россию — значит идти на неизбежный арест.
Но Зоя Шадурская, приехавшая в Стокгольм из Парижа, убеждать Александру не стала. По обрывкам оброненных фраз, по необычной задумчивости глаз подруги Зоя поняла, что сердце Александры там, где вскипает и пенится, ударяясь о гельсингфорсский пирс, балтийская волна.
27
Дыбенко так и не простил Малолетко флирта с Коллонтай. В 1934 году, по доносу Дыбенко, комкор Малолетко попадёт в ГУЛАГ.