Страница 49 из 67
И Назимова передала этот сильный образ яркими, может быть, «русскими» мазками. Это — Перовская, Гардина, Коноплянникова... Женщины-борцы...
Но разве не симптоматично, что зал аплодирует, когда женщина требует права решать о войне и о мире? И в этих аплодисментах случайной воскресной толпы я увидела больше значения, чем во всех резолюциях сознательных суфражисток. Значит, назрел вопрос. Корни женской эмансипации ушли глубоко в массы. Теперь не страшно за женщину! Её победа обеспечена. Дорогу новой женщине! И я пережила в театре минуту горячего ликования, большой захватывающей радости. Но неужели всё-таки судьба женщины мне так органически дорога? Неужели я в этом вопросе «националистка»? Меня это пугает.
Пожалуй, самое лучшее, что есть в Америке, — это библиотеки. Люблю библиотеку Патерсона, расположенную на местном «Бродвее». Люблю её светлые высокие залы, её особую тишину, шелест переворачиваемых листов. Читаю американскую беллетристику. Есть талантливые вещи. Много психологических чёрточек, указывающих на утончённость душевного склада автора, это, так сказать, «высшая ступень» духовности, какая сейчас достижима. Но до чего во всех этих романах повторно мещанство. Да, да, именно мещанство. Это типично классовые романы, всегда с точки зрения представителей буржуазии. Герои —лучшие типы, какие могут создаться в этом классе, но какие они беспомощные, как бессильны перед существующим злом!..
Их страдания пассивны, и дальше религии (искалеченной и приспособленной к современному веку, «рационализированной») или шаблонно благотворительного исхода они ничего не видят. Авторам хочется быть беспристрастными, объективными, выше социальной борьбы. Но это им не удаётся. Классовая точка зрения проникает так глубоко в их мировоззрение, что они с полной наивностью выдают за объективизм узкоклассовый подход к явлениям.
Зато не прочла, а проглотила письма и кусочки из дневника Маргариты Фуллер. Ещё одна «холодная женщина» первичной эпохи! Современница Ж. Санд. Письма от 1845—1846 годов. Но какая типичная, близкая, родная! Писательница, деятельница и человек. С эрудицией и тонкой художественной душой. И женщина, женщина до последней чёрточки!
До чего переживания знакомы!
Всё в полутонах. И муки не от внешнего, а от внутреннего, от незаметных для других уколов.
Интересна её характеристика, данная Эмерсоном. Её, тонкую, глубоко чувствующую, нежную, как струна, он считал слишком саркастичной, слишком рассудочной, видящей всюду «смешную сторону». Молодец она! Значит, на людях себя не выдавала, не выказывала, берегла сокровище души для избранника.
Стараюсь научиться труднейшему искусству «быть и не быть», сделать так, чтобы ничем не проявить себя, не мешать Мише, создать атмосферу, будто он один, и всё же незаметно сглаживать жизнь. Не знаю, насколько это удастся. Трудно это. Постарела, потолстела, подурнела. У меня всё зависит от настроения. В июле опять вдруг подтянулась, будто чарами вернула, вызвала молодость. А сейчас отяжелела, потухла, и кажется, будто мне все шестьдесят.
Месяцы, проведённые в Патерсоне, пожалуй, самые бесцветные за всю мою жизнь. Одно утешение: Мишуля будто чуточку «лучше выглядит. Но ни на вершок не подвинулось наше душевное сближение. Что думает Хохля? Как ему живётся? Не знаю».
А. М. КОЛЛОНТАЙ — Н. К. КРУПСКОЙ ИЗ ПАТЕРСОНА В ЦЮРИХ
«14 декабря 1916 года
Дорогая Надежда Константиновна!
До сих пор от Вас ни единой строчки. Писала не меньше пятишести писем. Удивляюсь, отчего нет ответа ? На это письмо, пожалуй, ещё успеете послать ответ в Америку, но вообще имейте в виду, что в конце января — начале февраля еду обратно. Хотелось бы мне к Вам, но немыслимо приехать — через Францию надо бумаги... В «Новом мире» давно уже порвала после того, как они отказались поместить статью, где социал-патриоты названы изменниками, а социал-патриотизм — предательством. Для них, видите ли, вопрос «о защите отечества» ещё не решён! Вышел ли сборник? Что нового? Страшно тягощусь здешней оторванностью. Шлю тёплый привет всем вам.
Ваша А. К.»
28 января 1917 года Александра в третий раз поднялась на борт «Бергенсфиорда».
С пристани ей, улыбаясь, махал Миша. Его милая мордочка в толпе провожающих становилась всё менее различимой.
Свою миссию по отношению к нему она выполнила. Мишуля душевно окреп, здоровье лучше, и сейчас она ему больше не нужна.
Через две недели морского пути она опять увидела Хольменколлен. Тот же красненький «Турист-отель», о котором тосковала в Патерсоне. Тот же дивный вид на Христианию внизу, на фиорд.
Но что-то изменилось за это время в ней и в мире. Война опять расширила свои границы. Весь мир залит кровью и слезами матерей и жён. Война, как тяжёлая туча, давит на атмосферу и не даёт вздохнуть полной грудью. Кажется, если бы война кончилась, если бы сказали, что настанет мир, от радости полились бы слёзы. Сколько бы разрыдалось от счастья! Но даже не верится, что этому ужасу когда-нибудь будет конец. Правительства все зарвались. И катятся по наклонной. Пусть бы докатились до революционных схваток в своей стране, до гражданской войны!
Мы ответим вам нашей войной. Мы используем ситуацию для гражданской войны!.. Надо всю тактику направить по этой линии, всю работу социалистов свести к превращению империалистической войны в войну за освобождение рабочего класса, в войну гражданскую!
ИЗ ПИСЬМА А. М. КОЛЛОНТАЙ — В. И. ЛЕНИНУ И Н. К. КРУПСКОЙ ИЗ ХРИСТИАНИИ В БЕРН
«Дорогие друзья, Надежда Константиновна и Владимир Ильич!
Три дня тому назад вернулась я в Норвегию, оставив сына в Америке. Ехать пришлось с приключениями: мы попали в блокированную зону. И теперь ещё острее стоит вопрос: как наладить сношения с Америкой? А это необходимо. Всё время моего пребывания там я не имела от вас вестей, да и вообще у всех полная оторванность от Европы, а, следовательно, и полная неосведомлённость. Почему Александр, взявшийся наладить сношения между Норвегией и Америкой, уехал ничего не сделавши? Там ждали, что он хоть что-нибудь наладит. Ведь не только из Норвегии, но и из Швейцарии почта действует крайне неаккуратно. Интересно, получали ли вы мои письма? Писала и о делах, ставила вопросы. Но ответа не было. Постараюсь сейчас в общих чертах нарисовать вам картину того, что делается в Америке...
За неделю до моего отъезда приехал Троцкий, и это несколько подняло надежды Ингерманов и К0. Но Троцкий явно от них отмежёвывается и будет вести «свою», далеко не отчётливую линию.
Попробовали мы организовать американских интернационалистов. Было у нас несколько собраний с дискуссией по вопросу о платформе. Голландский товарищ Рутгере (трибунист), Катаяма и наша компания тянули в сторону «левого Циммервальда». Приезд Троцкого укрепил, однако, правое крыло наших совещаний, и при моём отъезде платформа так и не была ещё принята. Решено было издавать ежемесячный журнал на английском языке, вокруг которого должны были группироваться интернационалистские элементы Соединённых Штатов. Это должно было быть одновременно и центром, связанным с Циммервальдом и стоящим в оппозиции Гаагскому бюро, за который крепко держатся Хилквиты. Боюсь, что начинание это, однако, нас не удовлетворит, так как открытое присоединение к «левому Циммервалъду» встретило резкую оппозицию в лице Троцкого и дало моральную поддержку колеблющимся американцам.
Из Соединённых Штатов есть возможность наладить сношения с Архангельском. Но для этого необходимо: 1) верные адреса в Архангельске; 2) полномочие от ЦК на имя хотя бы товарища Семкова.
Соответствующие сообщения и распоряжения вы можете прислать мне. Теперь я опять надолго основываюсь в Христиании и, надеюсь, наши сношения будут регулярны.
У редактора Виднеса нашла 30 крон, которые я оставила у него. Уезжая, Александр почему-то не взял их. Что с ними делать?