Исток

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Опустошённое тело волхва лежало в промозглой темноте земляной норы на куче прошлогодних дубовых листьев, а душа его была далеко.

Вырвавшись из оков цепкой плоти, невесомая и восхищенная душа успела в краткие ликующие мгновения облететь все три мира, посетить богов земных, небесных и подземных, осмыслить прошедшее и прозреть грядущее, соединиться со множеством родственных душ, парящих между небом и землёй, увидеть отрешённый свет и испытать полнейшее блаженство.

Затем душа была низринута с божественных вершин, грубо и стремительно повержена в прах бытия, окунулась в медленно текущее людское время.

Лёгким облачком Ярун завис под шершавым сводом пещеры, стараясь отдалить неотвратимый горький мкг, когда нужно будет вновь ввергать воспарившую душу в грязное тело, валяющееся на прелых листьях, дожидающееся своей души, как дожидается возвращения беспечной птицы змея, свернувшаяся клубком в оставленном на время ещё тёплом гнезде, и нет иного пути, как только туда, во мрак, на служение роду своему.

Волхв покорно влез в собственное тело, брезгливо ощутил, будто внове, все его болячки и ноющие переломы, смиренно принял его неимоверную тяжесть, готовясь нести этот груз ещё целое лето, до следующей весны, до следующего полёта...

В отверстие пещеры просунулся молодой вещун, мягко коснулся холодными перстами обнажённого плеча Ярука и замер, услыхав недовольное ворчание.

Выждав несколько томительных мгновений, молодой вещун осмелился сказать:

   — Пора...

   — Знаю... — откликнулся Ярун. — Готовься... Сегодня ты подашь мне белый нож.

После исчезновения юныша Ярун ещё некоторое время лежал пластом, с омерзением ощущая давящие узы плоти, сочувствуя своей трепетной душе, припоминая всё то, что привиделось в божественном озарении: был звон мечей, плеск воды, дым пожарищ, вкус горячей крови на устах, женский вопль. запах хлеба, слепящий свет и торжество победы...

Что могли означать эти пульсирующие видения?

Что возвестили боги?..

Смутно, слишком смутно различалось грядущее лето. Потребуются обильные жертвы, чтобы обитатели небес стали милостивы.

Снаружи послышался тревожный рокот священных барабанов.

Пора!..

Ярун выбрался из пещеры, полной грудью вдохнул морозный воздух и почувствовал, как упруго забилась каждая жилочка, откликаясь на зов барабанов.

В ночном небе мчались куда-то ненастные тучи, но в воздухе не кружилась ни одна снежинка.

Значит, боги желают, чтобы нынче Живой Огонь родился без помех.

Так и будет.

Ярун поднял голову, огляделся. Вся киевская земля была укрыта мраком. Уже целые сутки во всех домах, во всех очагах и овинах потушены все огни. Остыли железодельные домницы и гончарные печи, потухли угли в кузнечных горнах, темнота воцарилась далее здесь, на Лысой горе, у священного капища, где во всякое иное время молодые волхвы следят за тем, чтобы восемь костров горели ровно и ярко, освещая изваяние Рода.

Скоро, скоро уже возвратится на землю свет...

А пока волхв Ярун прислушивался к темноте.

Издалека до него докатывались волны человеческого ропота, складывавшегося из покорных женских вздохов и детских всхлипов, нетерпеливых отроческих воздыханий и кряхтения мудрых стариков. Все люди стольного града Киева пришли к священному капищу, чтобы участвовать в рождении Живого Огня.

Во тьме Ярун не мог различить никого, но знал, что людей пришло много и стоят они все сейчас у подножия Лысой горы, переминаются с ноги на ногу, дышат на зябнущие персты, а глаза то и дело устремляются на вершину, где в назначенный срок по мановению руки волхва будет сотворён Живой Огонь, но где пока тихо, темно, воет ветер, молодые волхвы и кудесники завершают приготовления к великому деянию.

Где-то за краем земли уже начало свой путь божественное светило, всполошённо прокричали вторые петухи.

Вскоре звёзды расположились на небосклоне особым порядком, и настала пора вершить священнодействие.

Барабаны умолкли.

Ведуны заняли свои места у огнища.

И вот наконец наступил тот волнующий миг, когда небо посветлело, когда дружно и радостно прокричали третьи петухи.

Над Лысой горой поплыла тихая мелодия пастушьей свирели. Медленно алело морозное небо, к голосу пастушьей дудки присоединились гудки и гусли, трубы и рожки, враз ударили бубны и барабаны, зазвенели бубенчики, затрещали трещотки...

Ярун направился к возвышению из дикого камня, где были сложены сухие поленья, где пряно пахло сосновой смолой, где покорно дожидался своей участи обречённый холоп.

Пока Ярун выглядывал на небе благоприятное расположение звёзд, ведуны времени зря не теряли и в положенный срок дали пленнику дурманящее питьё, так что теперь он уже никуда не порывался бежать.

Волхвы взялись за волосяные канаты, и толстое дубовое веретено пришло в движение.

Всё неистовее звенели бубны и грохотали барабаны, навзрыд кричали свирели и рожки, певуче стонали трубы, надрывались гудки и гусли.

Затаив дыхание, наблюдали славяне, как волхвы заставляют вращаться дубовое веретено. Скрипело и повизгивало сухое дерево огнища, и уже готово было оно подарить племени Живой Огонь, но — лишь после совершения главного...

Когда от острия дубового веретена, воткнутого в липовую колоду, потянуло тонким запахом жжёного дерева, Ярун приблизился к обеспамятевшему холопу и застыл, отведя назад руку.

Молодой вещун вложил в эту руку увесистый белый нож.

Холоп улыбался растерянно и жалко, уставив на Яруна немигающие глаза.

Много раз на своём веку Ярун заглядывал в отрешённые, опустошённые глаза обречённых смерти. Умом понимал Ярун, что перед ним не человек, но лишь малая часть отработанного веками действа, а сердце порой говорило иное, и рука, сжимавшая литую серебряную рукоятку, наливалась предательской слабостью.

У Яруна не было выбора.

И когда над зубчатой кромкой далёкого леса показался крошечный краешек светила, Ярун неуловимо быстрым движением рассёк грудь холопа, с усилием вырвал сердце и дымящейся кровью обильно оросил вращающееся веретено огнища.

Радостно взревела обнадеженная толпа.

Волхв вполголоса стал напевать священный гимн, но скоро сорвался в привычный крик, стараясь докричаться до всех богов, таких могучих, таких далёких, таких кровожадных, таких равнодушных.

И боги услышали неистовый гимн волхва.

От огнища потянулась вверх сильная струйка дыма, сверкнула искорка...

Ярун опустился на колени, стал подкладывать под остриё сухой мох и травинки. И когда показался первый, ещё робкий и ненадёжный язычок священного пламени, волхв Ярун протянул ему тонкую узкую полоску бересты, прошептал последнее заклинание:

— Батюшко ты, Князь Огонь, всем ты князьям князь, всем ты огням огонь!.. Будь ты кроток, будь ты милостив! Как ты жарок и пылок, как ты жжёшь и палишь в чистом поле травы и муравы, чащи и трущобы, у сырого дуба подземельные коренья, тако, батюшко Князь Огонь, жги и спали с нас всякие скорби и печали, страхи и переполохи!..

И заплясал новорождённый жаркий Огонь на нежно-розовой бересте, мигом скрутил её в трубку, запузырил, обуглил, перекинулся на сухую лучинку, а там уже запылала и поднесённая смоляная головня, от которой занялся первый костёр, посолонь загорелись и прочие семь поленниц, старательно сложенных молодыми волхвами, потянулись к небесным богам восемь светлых дымов, возвещая о празднике рождения Нового Лета...

Тут и смерды уразумели, что великое дело свершилось, и вся толпа пришла в движение, люди стали карабкаться вверх по заснеженным склонам, давя и отталкивая друг друга, спеша прикоснуться к священному пламени.

Боги милостивы к полянам, и за это поляне станут приносить им обильные жертвы, всласть напоят кровью уста Рода.