Исток

   — Тогда мы с вами поладим, — заверил арабов Могута.

Состоялся скорый торг: Могута обменял рабынь-гречанок на арабские шелка и благовония.

Елена, почувствовав своё влияние на предводителя тавроскифов, попросила Могуту, чтобы он не продавал сарацинам, а оставил при ней сестру Феофанию.

   — Подружка твоя, что ли? — поинтересовался Могута. — Чего ж ты раньше не сказала? Мы бы её не вязали, она бы тебе прислуживала...

Елена не сомневалась в том, что Феофания скорее останется с ней у тавроскифов, чем с игуменьей Екатериной — у арабов.

Лодейники налегали на вёсла, но время от времени опасливо косились на темнеющие берега, по которым то и дело скакали дикие степняки.

Когда караван приблизился к порогам, Надёжа приказал всем лодейникам надеть брони.

   — Я бы попробовал не пробиваться с боями, а тихонько проскользнуть мимо степняков, — сказал Могута, обращаясь к сыну.

   — Ладно, батя, — послушно ответил Надёжа. — Попытаем счастья...

К первому порогу подошли вечером. Пока выгрузили на берег самые тяжёлые грузы, воцарилась непроглядная темень.

   — Может, оно и к лучшему... — вполголоса произнёс Могута.

В кромешной темноте, стараясь не шуметь, лодейники впряглись в лямки и споро перетаскивали лодьи, поставленные на катки, через бурлящие на острых скалах потоки воды.

Перетащили первую лодью, уложили в неё мешки и тюки, и только принялись перетаскивать вторую лодью, как вдруг из-за туч выглянула полная луна, залила белым светом водную гладь, осветила речные откосы и лодейников, копошащихся на узкой песчаной полоске берега, затем раздался гулкий топот копыт, истошные вопли степняков и засвистели в воздухе длинные стрелы...

Стоявший поблизости от Надёжи лодейник был сражён наповал, стрела угодила ему прямо в глаз.

Взвыл нечеловеческим голосом кормщик Арпил, которому стрела повредила правую руку прежде, чем он успел закрыться щитом.

Могута зычно крикнул:

   — Надёжа!.. Возьми десяток ратников да пробивайся наверх! Отгони их от берега!

Но Надёжа уже не мог исполнить приказание отца, поскольку при первых боевых криках степняков прыгнул в реку и поплыл под водой, пока хватило дыхания.

Течением его вынесло на отмель.

Настороженно озираясь, Надёжа выбрался из воды.

Крики степняков, свист стрел, звон мечей слышались и некотором отдалении, и Надёжа сумел вскарабкаться по отвесной круче, привстал, огляделся.

Степняков было много, гораздо больше, чем боярских лодейников. Одни подскакивали к берегу, выпускали тучу стрел и отъезжали назад, другие охраняли кибитки и стреноженных коней, пасшихся неподалёку.

Хоронясь от сторонних взглядов, Надёжа степью обежал вокруг стана степняков.

Сухая трава предательски шелестела, но степняки, увлёкшиеся боем на берегу, не обращали внимания на свои тылы.

Надёжа опустился на тёплую землю, достал из-за пазухи кожаный мешочек с кремнём и огнивом.

   — Только бы не отсырело, только бы занялось... — прошептал Надёжа, оглядываясь по сторонам. — Боги небесные, подайте малую толику огня!..

С замирающим сердцем ударил железкой по кремню. И от первой же искры трут затлел, задымился.

Надёжа вздул огонёк, тщательно пряча его до поры под влажным плащом, но вскоре пламя разгорелось, перекинулось на сухую траву, и покатился по степи огненный вал.

От берега послышались всполошённые крики степняков, бросившихся на выручку своего стана.

А Надёжа ужом пополз к речному откосу, понимая, что если заметят его степняки, пощады от них не дождёшься — с живого кожу снимут...

Над Русской рекой, над полноводным Славутичем, занимался тоскливый серый рассвет.

Все три лодьи, привязанные к якорям, болтались на стремнине, подальше от опасных берегов.

Горестно оглядывал Надёжа своих сотоварищей и многих недосчитывался.

   — Может, прямо сейчас нам попытаться прорваться наверх? — спросил Надёжа лодейников. — Может, боги будут к нам милостивы...

   — Надо идти к берегу, проводить души мёртвых, как полагается, — глухо вымолвил Арпил, словно заметив минутное колебание Надёжи. — Не по-людски оставлять их тела воронью...

   — Выбирай якоря! — скомандовал Надёжа. — Навались на вёсла!.. К берегу!

Вёсла ударили вразнобой — гребцов было мало, да и те, что остались, порой скрежетали зубами от боли — редкий лодейник уберёгся от вражеской стрелы.

   — Одну лодью отдадим мёртвым, — решил Надёжа.

Обе гречанки испуганно следили за приготовлениями лодейников, словно боялись, что их самих принесут в жертву.

Надёжа не мог винить их в несчастьях, обрушившихся на боярские лодьи, хотя и предполагал, что славянским богам вряд ли пришлись по нраву черноглазые чужестранки.

От чёрного глаза много горя бывает... Боги могут разгневаться и наслать на весь род такие бедствия, по сравнению с которыми нападение степняков покажется забавой...

Едва лодьи пристали к берегу, Надёжа выставил дозоры на речной круче, но при дневном свете степняки не решились приблизиться к месту стоянки боярского каравана.

Одну лодью вытащили на песок, в неё сложили тела погибших, их оружие, их долю общей добычи — шелка и благовония, золото и серебро.

Лодейники в угрюмом молчании таскали сушняк, обкладывали им обречённый корабль.

Затем сородичи собрались вокруг лодьи, запричитали, завыли, оплакивая погибших.

Надёжа вздул огонь, поднёс факел к просмолённому борту лодьи.

Затрещал огонь, взметнулся в серое небо, в дымном шлейфе унося с собой в обиталище богов и души убитых соратников.

   — Отходим! — прокричал Надёжа, когда на месте сгоревшей лодьи осталась лишь куча тлеющих углей. — Оружия с себя не снимать!..

Очнулся Могута в плетёной клетке, где сидел, скорчившись в три погибели. Сквозь узкую щёлку видел вокруг бескрайнюю рыжую степь, диких кочевников, одетых в звериные шкуры.

Вечером стали биваком, сунули Могуте в клетку горелую лепёшку. На боярской усадьбе от такой еды последний пёс отвернул бы морду, а тут выбирать не приходилось.

Сгрыз Могута лепёшку и ещё попросил.

   — Ты слышишь ли меня?! Хлеба дай!.. — потребовал Могута.

Желтозубый степняк сквозь дырку подал ему тыкву-горлянку, наполовину наполненную водой. А другую лепёшку пожалел, так и не дал.

   — Да ты позови кого-нибудь, кто по-нашему разумеет! — отчаянно говорил Могута. — За меня знатный выкуп дадут! Я же боярин!.. А ты меня чёрствой лепёшкой кормишь...

С рассветом степняки снова двинулись в путь и скакали без остановки до самого вечера. Прискакали в большое стойбище.

Из клетки Могуту выпустили, но столкнули в глубокую яму, где до него, судя по засохшим нечистотам, перебывало уже много таких же несчастных...

И потекли однообразные дни плена.

В один из дней в яму к Могуте столкнули высокого худого грека, одетого в чёрную монашескую одежду.

   — Мир тебе, узник! — обратился вновь прибывший к Могуте.

   — Здоров будь... — ответил боярин, разглядывая грека.

Странным был товарищ по несчастью — избит так, что живого места на лице нет, а глаза сияют.

   — Чему радуешься? — спросил его Могута.

   — Господь посылает испытания, и нам подобает выдерживать их с честью. Спасителю на кресте было труднее!..

Могута отвернулся, но грек придвинулся ближе к нему и заговорил с таким жаром, словно был он на площади и вокруг него собрались единомышленники:

   — Все мы грешники, брат, и надобно нам возблагодарить Господа за то, что послал сии испытания, дабы в безмерной доброте Своей дать нам возможность искупить хотя бы малую часть наших грехов!.. Вы, тавроскифы, блуждаете во мраке, в то время как истина — вот она, совсем рядом! Вы смотрите на страдания как на зло, но это не так. И даже сама смерть, которой боятся люди несведущие, есть величайшее благо и естественное спасение от печалей, тревог и мирской суеты, есть полное и окончательное освобождение от всех бед и страданий...