Страница 33 из 35
Для человека признание в себе глубины своего Я связано с открытым отношением к информации, которая поступает от его мироощущения в виде символов.
Давно экспериментально установлено, что существуют неосознанные аспекты восприятия реальности всеми органами чувств – так называемое подпороговое восприятие, за порогом сознания остаются и многие события, которые человек сознательно не фиксировал. Они происходят, они произошли, но они были восприняты неосознанно, так что мы даже не знаем об этом. Такие события человек может восстановить, осознать их значимость только в моменты интуиции или посредством углубленного размышления, ведущего к осознанию.
Известно, что эти события могут проявиться в символической форме в виде сновидений, в виде актов озарения трансцендентального прорыва и влияют на все мироощущения человека. Мне очень близка мысль К. Юнга о том, что психологическое пространство человека динамично, что его сознательный уровень весьма ограничен, а другие его уровни, например бессознательное, обладают собственной энергией, бессознательное является не только хранилищем прошлого, но также полно зачатков будущих психических ситуаций и идей… Способность человека достичь богатого источника этого материала и трансформировать его в философию, литературу, музыку или научное открытие является одной из отличительных черт того, кого обычно называют гением.
Он, гений, имеет смелость движения в своем Я и необходимую свободу оперирования с ним для обоснования своего воздействия. Лучше, чем поэт, об этом не скажешь, я воспользуюсь для прояснения своей мысли стихами:
Думаю, что это умение «услышать ось земную» связано и с глубиной доверия человека к реальности своего Я, которое не сводится к обозначению себя словом, существенным от других людей. Похоже, что именно это переживание актуализируется у ребенка, когда он протестует против изменения его имени: «Я не Вова, я – Володя» (2,5 года – из дневника) или прибегает к самостоятельной смене имени на другое собственное прозвище или кличку. Я требует проявления более глубинного, более индивидуального, чем в общеупотребительном слове. Как стихи для поэта, так для большинства людей слова-имена являются инструментом проявления Я. В этом смысле можно сказать, что стихи – это имя собственное поэта. Конечно, речь идет не о графомании, а о настоящих стихах.
Обоснование воздействия на другого человека и на себя через слово-имя становится процессом движения из глубин Я (от мироощущения) к поверхности сознания. Слово-имя становится психологическим инструментом проявления ответственности человека за существование своего Я, оно позволяет фокусировать, удерживать его в самовосприятии во всей противоречивой сложности. Обладать собственным именем – это значит иметь смелость заявить о своем мнении, чувстве, о своем присутствии среди Других своим языком, не бояться быть изгнанным за свою непохожесть, переживать, ощущать свою общность с миром и необходимость присутствия в нем в том облике, который поступает в имени.
Мне хотелось бы, чтобы читатель почувствовал присутствие в процессе обоснования воздействия на человека нескольких взаимопроникающих и то же время относительно независимых характеристик активности, связанных с его ориентацией в мире предметов и в мире психической реальности.
Да, можно обосновать воздействие на другого человека через свойства предметного мира, через необходимость адаптационного отношения к ним. В индустриальной истории человека это будут освоенные им знания других о предметном мире, а в истории общества это будет попытка устроить жизнь в соответствии с данными науки.
Предельным, абсолютным предметом взаимодействия людей является воплощенное в конкретные формы метафизическое Добро и Зло. Какие бы конкретные свойства предмета или группы свойств ни становились для человека содержанием для обоснования воздействия на другого человека, он несет в себе это изначальное метафизическое Добро и Зло, из его существования вырастает мироощущение как переживание наличия этих сил и своей возможности следовать за ними.
Мне бы хотелось через описание вариантов обоснования показать, что они при всей внешней простоте представленности в феноменологической картине жизни, они содержат глубинные переживания присутствия в мире Добра и Зла в их метафизическом виде как духовное проявление содержания психической реальности человека.
Говоря иначе, хотелось бы вместе с читателем еще раз через образ Великого Инквизитора пережить существующую для каждого из нас возможность в той или иной форме стать (или быть) им там и тогда, где и когда мы принуждаем и ограничиваем мысли или чувства другого человека, лишаем его возможности действия или желания, оправдывая это нашим знанием о его благе. При этом принимаем свои собственные переживания о Добре и Зле за единственно правильные, когда считаем, что иной человек не способен нести даже минимальную ответственность за собственное переживание противоборства Добра и Зла в его душе и собственное же самоопределение, а ему обязательно нужен другой, умеющий и знающий за него.
В доступном мне языке психологической науки нет (не нахожу) возможности описать ту феноменологию, где проявляется духовность человека как характеристика его сущности, его экзистенции, кроме как словами «любовь» и «совесть». Узнаваемые и всегда как бы непонятные слова эти обозначают тот выход в трансцендентальное обоснование воздействия человека на человека, которое потенциально доступно, но не всегда реально и бытийно, а может присутствовать для сознания как тоска, тоска по бытию, по иному миру, по себе самому. Наконец, это те страдание и боль, которые связаны с прорывом к событию с другими людьми. Это трудная работа, требующая отношения к другому человеку и к себе как к уникальной человеческой сущности, работа, от которой можно и устать и пресытиться ею.
Психологи пишут о духовном пресыщении современных людей, о необходимости напомнить им об их духовной сущности. Духовное пресыщение происходит отчасти потому, что духовность в себе надо поддерживать прояснением для себя уже своей сущности через обращение к своей совести и любви. Совесть можно усыпить и вообще от нее отказаться; как можно любовь заменить ее суррогатом, так и человек отдает свою духовность предмету, вещи или другому человеку, переживая это как пресыщение духовности, как отсутствие мужества жить по совести и любви.
Духовность оказалась весьма уязвимой характеристикой человеческой экзистенции, недаром она может исчезнуть из обоснования воздействия человека на человека и в воздействии человека на самого себя. Факты столь многочисленны и однообразны, что разнообразные констатации отсутствии человеческого достоинства у людей стали почти общим местом.
Думаю, что еще много представителей разных наук будут обращаться к этим явлениям бездуховности людей, к духовному пресыщению. Для меня это выступает и в конкретных фактах нарушения или игнорирования меры воздействия человека на свою собственную жизнь, жизнь других людей и природы, – по существу в игнорировании экзистенциальной сущностной целостности природы собственной жизни, да и всех других тоже. Это доведенная до своей противоположности способность человека возразить всему, что есть в нем социального, телесного, психического. В фактах бездуховности и духовного пресыщения эта способность выглядит не как возражение, а как полное отрицание и себе социального («мне все можно»), телесного («а мне так хочется»), психического («могу подавить в себе»).
46
Мандельштам О. Стихи. – Пермь. 1990. С. 255.