Страница 13 из 15
- Они нужней всего... А у меня твердая рука.
- Откуда ты это взяла?
- Зоя Павловна сказала мне, что у меня руки хирурга. Я много раз хирургическим сестрам перевязки помогала делать и даже кровь переливала и сама гипсовые повязки накладывала. Я У Зои Павловны при таких операциях была, что другим девочкам дурно делалось, а у меня голова ни разу не закружилась. Так не боюсь крови, что сначала сама удивлялась.
- Я тоже не боюсь, - сказал Лопатин. - Один раз в начале войны пришлось у раненого разможженные четыре пальца руки перочинным ножом отрезать; они на коже висели. Попросил - и пришлось.
Он хотел добавить, что все оказалось зря, потому что этого раненого почти тут же добили немцы, но удержался, не сказал. А то опять начнет расспрашивать о тех первых днях войны, о которых пока записано только в дневнике - про запас, на будущее, если оно будет.
- Это когда ты из окружения выходил? - спросила Нина. Он кивнул.
- Зоя Павловна тоже в начале войны была в окружении, в Прибалтике. Она даже в плену три дня была, когда на их медсанбат немцы напали, а потом убежала и переодетая из окружения выходила. Ее муж был командир медсанбата, и когда война началась, она только дочь к родным в Омск отправила, а сама осталась с ним. И ее мужа убили. Прямо при ней. Я один раз по-дурацки ее спросила: как это было? А она посмотрела на меня и говорит: ну, как? Вот мы стоим с тобой сейчас в трех шагах друг от друга, обе живые, дверь стукнула, ты повернулась туда, а потом обратно, а меня уже нет. Вот и все. Что тебе еще объяснять.
Лопатин уже знал из писем дочери об этой Зое Павловне, которая, как видно, за последние два года стала играть важную роль в ее жизни. Уже знал, что она ведущий хирург того госпиталя, где его дочь все эти два года, по три раза в неделю, дежурит ночной санитаркой; знал, что ее дочь - ровесница и подруга его дочери и что они все делают вместе - и занимаются в школе, и ходят на дежурства, - но с тем, о чем сейчас заговорила
Нина, еще не сталкивался ни в письмах, ни в разговорах.
- Расскажи подробней про свою Зою Павлова ну. Тем более что решение на будущее ты, очевидно, приняла под ее влиянием. Такая же судьба запроектирована ею и для собственной дочки.
- Да.
- Так я и думал. И ни в чем тебя не упрекаю. Но хочу понять, почему ты сблизилась с ней и отдалилась от тетки?
- Я не отдалилась. Просто у тети Ани нет на меня сил - ни разговаривать со мной, ни слушать меня, ни самой говорить - ни на что нет сил. С тех пор как Андрея Ильича вернули из больницы, не став делать операции, она все поняла и живет в ужасе, что останется без него. Делает все, как всегда, а думает только об этом. Как глухая. А Зое Павловне всегда все можно сказать. Правда, времени у нее очень мало, но они живут с Олей прямо в госпитале; раньше там, в школе-десятилетке, была комната для уборщицы, а теперь эта комната их, они в ней живут. Я у них и уроки с Олей учу, уже не иду домой после ночного дежурства, а сижу до школы, до второй смены. Немножко спим, конечно, клюем носами, а потом опять учим.
"Да, - услышав это, подумал о дочери Лопатин, - пожалуй, в том ожесточении против матери, с которым ты приехала, сыграло свою роль и это горькое сравнение их с собою; они - мать и дочь и ты - дочь без матери..."
Из дальнейшего рассказа Нины он понял то, чего не мог понять сначала: почему эта женщина-хирург, начав войну на фронте, потом осела в Омске. Конечно, хирурги нужны везде, но характер этой женщины, каким он представал из рассказов Нины" заставлял предполагать, что она должна стремиться на фронт. И оказывается, так оно и было, она несколько раз подавала рапорты, но ее не отправили.
"И причина тому - те три дня, что она была в плену, прежде чем бежала, все они, эти проклятые три дня! - подумал Лопатин, сопоставляя одно с другим. - И на фронт из-за этого на всякий случай не отправляют, и в звании неизвестно почему - а на самом деле все поэтому же - не повышают, держат в капитанах медицинской службы, и случись - представят к ордену, где-нибудь да засохнет!"
А в женщине этой была, видимо, такая нравственная сила, что непонятные Нине. а может, и ее собственной дочери, но, конечно, хорошо понятные ей самой затруднявшие ее жизнь обстоятельства не пригнули ее к земле, с уважением подумал о ней Лопатин и чуть было не рассмеялся, когда после всего этого серьезного разговора Нина вдруг стала расхваливать ему свою Зою Павловну, как это умеют делать только влюбленные в кого-нибудь дети. Оказывается, у нее и удивительно легкая походка, и вообще она самая красивая женщина во всем госпитале и, несмотря на свои тридцать восемь лет, самая стройная, прямо как девушка, особенно в халате и шапочке, но и без шапочки она тоже красивая, и седых волос у нее почти нет, и к ней очень идет, что она стрижется под мальчика! При этих словах Лопатин, покосившись на дочь, подумал, что и ее стрижка тоже от желания быть похожей на женщину, в которую она влюблена и на которой, кажется, не прочь женить своего отца.
Он улыбнулся, но Нина в увлечении не заметила этого и все продолжала говорить про свою Зою Павловну и про то, как она много читала, и даже и сейчас успевает читать, и что ей нравится, как пишет он, Лопатин, потому что у него получается ближе к истине, чем у многих других.
- Значит, ты твердо решила стать медиком?
- Да. Потому что медицина - единственное действительно полезное дело, - выпалила Нина.
- Так-таки единственное?
- Да, единственное.
- Это Зоя Павловна так говорит?
- Нет. Она так не говорит. Это я сама считаю. Потому что а медицине мне все ясно.
- А в других профессиях все неясно?
- Неясно. Когда я приехала в Омск, я, глядя на тетю Аню, как ежа тетрадки дома проверяет, сначала думала, что стану учительницей, а сейчас не хочу.
- Почему?
- А потому, что я не понимаю. Вот наш новый директор школы за два года войны из бывшего учителя, из лейтенанта запаса, стал командиром полка, у него два ордена, он четыре раза ранен, три - легко, а последний раз тяжело, у него ногу отняли у нас в госпитале, он поэтому и попал к нам в школу. Я его еще в госпитале видела и разговаривала с ним. Он замечательный человек, и тетя Аня тоже замечательный человек, раз она еще до революции за Андреем Ильичом в ссылку в Сибирь поехала. И сколько у нее учеников было все ее уважают! А сейчас она дошла до того, что хочет уходить из школы. Они с директором, с Николаем Петровичем, на педагогическом совете поспорили: он - одно, она - другое, оно одно, она - другое...