Солдат

Кстати, здесь мне хотелось бы разоблачить предвзятое мнение о том, что сотрудник государственного депар: тамента — это праздношатающийся хлыщ в полосатых штанах. Мне приходилось знать многих сотрудников дипломатической службы, и я могу без преувеличения сказать, что они столь же преданные и трудолюбивые государственные служащие, как л все другие.

Мне пришлось работать с сотрудниками государственного департамента еще в то время, когда я был молодым капитаном, и я глубоко уважаю их. С середины 20-х годов в государственном департаменте у меня всегда был какой-нибудь преданный друг, к которому я мог обратиться за советом, и в течение 30 лет я широко пользовался этой возможностью. Я считаю крайне вредной и опасной мысль о том, что существует непроходимая пропасть между дипломатом и военнослужащим, что они говорят на разных языках и поэтому нс понимают друг друга. Мы работали вместе так, как могут сотрудничать только люди, испытывающие друг к другу взаимное уважение.

В Европе я и мои политические советники столкнулись с такой серьезной проблемой, как недоверие, которое многие малые нации испытывали к своим более сильным соседям. Эти подозрения имели глубокие корни в истории, и европейцы выражали их вполне откровенно. Они заявляли совершенно открыто, что у французов пег ии желания, ни материальных ресурсов для обороны соседних небольших стран и что французские войска укроются за Рейном при первых признаках затруднений. Открыто высказывалось мнение о том, что англичане устремятся к портам через Ла-Манш, а американцы удерут за Пиренеи, как только начнется стрельба.

В Голландии и Бельгии — странах, наиболее подверженных опасности агрессии,— особенно укоренилось мнение о том, что мы действительно не собираемся вступать в серьезную борьбу в случае нападения. Пытаясь рассеять эти страхи, я в течение 45 минут выступал перед голландским кабинетом министров па неофициальном заседании, на котором обе стороны говорили без обиняков. Я заявил, что мы полны решимости защищать каждый метр европейской земли, но оборонять неукрепленные позиции до последнего человека не собираемся. Наши людские ресурсы слишком ничтожны для этого. Сражаясь, мы будем отходить под давлением превосходящих сил противника, ибо потерянную территорию можно возвратить, гто потерянных солдат—никогда.

В духе полной откровенности я изложил голландцам, бельгийцам, норвежцам и датчанам наш план действий, указал па наши слабые и сильные стороны и объяснил, какой помощи я требую от них. К моему великому удовлетворению, ни одно из этих чрезвычайно секретных сведений не стало достоянием общественности, хотя на закрытых заседаниях, где они были оглашены, присутствовало много людей. Это убедило меня в том, что европейские государственные деятели лучше умеют держать язык за зубами, чем наши собственные государственные деятели. А может быть, их журналисты просто менее предприимчивы?

Из всех, с кем я беседовал, датчане, по-видимому, чувствовали себя в самом безнадежном положении. Они видели, что войска НАТО находятся слишком далеко и нс смогут прийти к ним на помощь, если русские атакуют их из своей оккупационной зоны Германии. Кроме того, там нет никаких естественных преград, которые задержали бы их продвижение.

Я откровенно признал, что положение датчан действительно опасно, и еще раз заявил о своей решимости всеми имеющимися в моем распоряжении силами защи-щать любую страну, которая подвергнется нападению. Так же откровенно я указал, что самое лучшее для них — эго приложить вес усилия, чтобы самим защитить свои собственные дома. Если они создадут такую силу в пределах своих возможностей, это намного облегчит нашу задачу. Предложенная мною линия понедсния была принята как вполне обоснованная, но я думаю, что датчане уже претворили ее в жизнь. Они даже не позволили нам разместить нашу авиационную эскадрилью на. датской базе, чтобы в случае необходимости помочь и.г в обороне. Насколько я знаю, мы еще не получили разрешения разместить там наши самолеты Г

Во время моей поездки по странам Европы было много таких срывов. И все же я почему-то в душе не мог порицать этих высокопоставленных лиц, которые в тяжелые послевоенные годы руководили своими народами. Я знал, что они просто выражали страх, апатию и недоверие своих народов, Ко многим из них я стал испытывать чувство глубокой привязанности и искреннего уважения. С Плевепом, например, я вскоре смог работать на основе полного взаимного доверия и понимания. Когда бы ни возникал какой-нибудь вопрос, я немедленно приезжал к нему или он ко мне, и мы наедине с полной откровенностью обсуждали все серьезные проблемы.

Я чувствовал также, что пользуюсь дружбой и поддержкой мистера Черчилля, с которым у меня было несколько неофициальных встреч на Даунинг-Стрит, 10/ Первую из них я хорошо помню. Около 11 часов утра меня провели в увешанный прекрасными картинами кабинет, где меня ожидал премьер-министр.

— Добро пожаловать, генерал, — сказал он, протягивая руку.— Угощайтесь виски.

Для виски было рановато, но я не стал отказываться, а Черчилль, стараясь создать непринужденную обстановку, затронул близкий моему сердцу вопрос о воздуш-нодесантиых операциях во время второй Мировой войны. Мы разговаривали на эту тему, вероятно, в течение получаса, и я был поражен тем, как глубоко знает Черчилль операции не только английских, но и американских воздушнодесантных войск.

Последним визит я нанес ему тоже утром, перед отъездом в Соединенные Штаты ввиду назначения меня на- 31

•пальником штаба армии. Он приветствовал меня как й ч8 первый раз. Но теперь я отказался от предложенного им виски, объяснив, что через несколько минут мне нужно будет проститься с ее величеством королевой. Он возразил, что ее величество ничего не будет иметь против. Но все же я отказался.

— Ну что ж, я выпью один, — сказал он и выпил.

Во время нашего разговора он выразил надежду, что я не буду возражать, если во время моей службы в качестве начальника штаба он будет писать непосредственно мне. Я ответил, что это было бы прекрасно, а затем подумал о реакции, которая могла бы последовать, если бы стало известно о частной переписке по военным вопросам американского начальника штаба с английским премьер-министром. Когда я уходил, он проводил меня до двери и снова подня.-цэтот вопрос. Тогда я попросил его проинформировать президента Эйзенхауэра о своем намерении писать мне. Черчилль обещал непременно поставить президента в известность.

Он ни разу не написал мне.

Я всегда буду помнить небольшой ужин на Даунинг-Стрит, 10, на котором я был вместе с женой. На вечере присутствовали фельдмаршал сэр Гарольд Александер с супругой, семья Черчиллей и новозеландский генерал сэр Бернард Фрейиберг, заслуживший блестящую боевую репутацию во время двух войн.

Когда мы уселись за круглым столом, лакей подал премьер-министру блюдо с кормом для собаки. Черчилль поднялся, отнес его к камину и поставил перед своим пуделем.

— Собака всегда должна получать пищу из рук своего хозяина, — сказал он.

Для дам это был довольно скучный вечер, ибо, как вспоминает миссис Риджуэй, которая сидела справа от мистера Черчилля, мужчины, едва сев за стол, начали разговор о войне и продолжали его целый вечер. Мы оба не забыли, с каким глубоким чувством вспоминал премьер-министр о военных годах. Когда он заговорил, го--лос его задрожал и слезы потекли по щекам, розовым и гладким, как у ребенка.

В другой раз я тоже был поражен абсолютной естественностью сэра Уинстона, его способностью постоянно быть самим собою. Однажды меня попросили выступить

4

с речью на ежегодном собрании общества Пилигримов — одной из старейших и почетнейших англо-американских организаций. Мистер Черчилль, который тоже должен был выступать, сидел справа от меня. Когда было подано главное блюдо — насколько я помню, фазан,—-премьер-министр взглянул на него и проворчал, повернувшись -к лакею: