Горький дым

— Где и когда тебя завербовали? — Другой эсбист наклонился к нему, добавил сочувственно: — Если ты не ответишь на этот вопрос, тебя ждет медленная и страшная смерть. — Он вытащил из кармана веревку, поболтал перед носом у Максима: — Пан, может, не знает, что это такое? Так я объясню. Этот шнурок обвязываем вокруг шеи пана, берем палку, просовываем на затылке и медленно закручиваем. И пану капут.

«Именно так вы душили людей на Ровенщине, — чуть не вырвалось у Рутковского, — женщин и детей, выродки проклятые». — Максим закрыл глаза и ничего не ответил.

— Так прошу пана Стефана, — вмешался Богдан, — наверное, нечего ожидать искренности от этого советского выродка, и я предлагаю начать...

Максим рванулся вперед, но Богдан навалился на него, прижал лицом к земле, а Стефан быстро обвязал горло веревкой. Палка была у них заготовлена — повернули раз, и веревка больно сдавила горло. Стало тяжело дышать, Максим закашлялся, Стефан тут же отпустил петлю.

— Видите, не шутим! — сказал угрожающе. — Так что пан может рассказать?

— Напрасно мучаете меня, — хрипло выдохнул Максим. — Ничей я не агент, и мой брат Юрий Сенишин может подтвердить это. Он подбил меня переехать сюда — теперь я понимаю, что сделал ошибку. Искал свободного мира, а нашел смерть. Кончайте, и быстрее, не мучайте, прошу, я невиновен.

— Ха! — выкрикнул Богдан. — Все говорят: не виноваты, и лучше прикончить десятерых невиновных, лишь бы в наши ряды не попал шпион. Последний раз спрашиваю: кто и когда тебя завербовал?

— Меня проверяла служба охраны радиостанции! — пытался защищаться Рутковский.

Богдан повернул палку, Максим задохнулся, рванулся из последних сил, пытаясь освободить руки: яркая молния ударила в мозг — и все!..

Рутковский лежал, уткнувшись щекой во влажную траву. Вдруг пошевелился и перевернулся вверх лицом. С трудом открыл глаза и увидел звезды. Обычные звезды и луну.

Живой!..

Потянулся и высвободил руки, удивительно — развязанные. Живой, только шея болит от удавки...

Вспомнив, что случилось, осторожно оглянулся вокруг. Ни «мерседеса», ни эсбистов... Только он на поляне, и какая-то ночная птица сонно вздыхает.

Максим поднялся: голова закружилась, сделал несколько шагов и в изнеможении опустился на траву. Еле отдышался. Думал: нужно поскорее бежать отсюда, ведь могут вернуться...

Собрал все силы и пошел — не по следам «мерседеса», а пробираясь сквозь кусты, окружающие поляну.

Заросли кончились быстро, впереди высился редкий лес. Максим набрел на тропку, которая и вывела его на шоссе. Только здесь осмелился осветить зажигалкой циферблат часов — минуло немного больше часа с того времени, когда Сопеляки привезли его домой. Он думал — значительно больше, наверно, лежал без сознания всего несколько минут. Пощупал карманы, обнаружил и кошелек с деньгами, и документы — интересно, не ограбили, правда, денег было при себе не так уж и много, сто двадцать или сто тридцать марок.

Машины шли редко. Рутковскому уже надоело голосовать, когда увидел такси. Привычный ко всему водитель не обратил внимания на помятый костюм Максима, обшарил только внимательным взглядом — не пьяный ли — и спросил адрес. Район был фешенебельный, это совсем успокоило таксиста, и он открыл Максиму дверцу. Ехали быстро. Сначала Рутковский хотел расспросить, где они находятся, однако решил, что это только насторожит таксиста. На всякий случай он заметил, на каком километре была злосчастная поляна, и теперь запоминал дорогу.

Наконец увидел свой дом. Лифт поднял Максима на пятый этаж, он быстро открыл двери и вздохнул облегченно, когда замок щелкнул за спиной.

Луцкая сидела, закинув ногу на ногу, покачивая ею, и легкие светлые брюки то открывали, то закрывали кончики белых модных туфель. Она смотрела на Максима то ли испуганно, то ли настороженно, каким-то блуждающим взглядом.

Рутковский сел рядом со Стефанией, свободно вытянулся в кресле, искоса взглянув на девушку. Даже в позе Луцкой, манере держаться чувствовалась напряженность, будто Стефания ожидала вопроса, на который ей трудно ответить. Внезапно она повернулась в кресле, заглянула Максиму в глаза, положила ладонь на его колено и спросила буднично, так, как спрашивают малознакомые люди при случайной встрече:

— Как вы живете? И почему так долго не появлялись?

Рутковский вздохнул и ответил:

— Работа... Сначала всегда тяжело, пока не втянешься.

— Могли бы и позвонить когда-нибудь вечером.

— Не знаю телефона.

— А Иванна?

— Как-то неудобно.

— Иванна не осудит. Правда, Ваня? — она называла Иванну на мужской манер, так ее называть было привилегией только Луцкой, и это еще раз подчеркивало их близость.

— Ты о чем, дорогая? — переспросила Иванна.

— Могла бы дать Максиму мой телефон.

— А-а, — махнула рукой Иванна, — он совсем нелюдимый. Только один раз соизволил зайти к нам.

— Я хороший, — попытался отшутиться Рутковский, — я хороший, но очень занят. И я обещаю исправиться.

Луцкая сняла руку с колена Максима и погладила его по щеке длинными пальцами: это означало и прощение, и обещание на будущее. Наверное, Максиму нужно было как-то ответить на этот жест, более опытный мужчина непременно воспользовался бы этим, а Рутковский только улыбнулся смущенно и даже немного отодвинулся. Однако Луцкая отреагировала на это по-своему: наверное, именно стыдливость и неопытность Максима импонировали ей, ибо, перегнувшись через ручку кресла, вызывающе коснулась Рутковского плечом и предложила:

— Давайте поужинаем завтра вместе. Можете пригласить меня?

Она нисколько не стеснялась Иванны, Максима немного удивило это, но не очень — тут свои привычки, манеры, поведение, раскованность в отношениях между мужчинами и женщинами. И Рутковский ответил не раздумывая:

— С радостью. У панны есть любимый ресторан?

— Лучше, чем «Корона», нет, — вмешалась Иванна.

— Никогда! — решительно возразила Луцкая. — Чтобы Юрий подсел к нам и проговорил полвечера?.. А мы с Максимом хотим уединения. — Стефания заглянула ему в глаза лукаво и прошептала на ухо: — А сегодня отвезу домой.

Она сказала это так, будто они уже обо всем договорились и все решили. Поднялась и пошла к бару, не ожидая ответа Максима, — красивая, привлекательная, самоуверенная: знала себе цену и даже не допускала мысли, что ее предложение может не понравиться Рутковскому. Она налила что-то в бокал всем троим — оказалось, какой-то тягучий ликер. Максиму ликер не нравился, и все же он отпил, хотел глотнуть еще раз, но послышался звонок, и в дверях появился Лодзен. Он подошел к Иванне, долго держал ее руку и заглядывал в глаза, и вдруг Рутковский понял, что полковник влюблен в жену Юрия, может быть, безнадежно, но все же влюблен: наверное, потому его, Максима, так быстро и без особых осложнений взяли на РС.

Наконец полковник оторвался от руки Иванны, по-отцовски погладил Стефанию по щеке и кивнул Максиму.

— И вы пьете такую бурду? — покачал головой, идя к бару. — В то время, когда тут есть... — Лодзен открыл бар: засветились лампочки, и Рутковский увидел бутылки с разноцветными этикетками. — Если тут есть! — Полковник торжественно достал наполовину пустую бутылку. — «Белая лошадь»... Вот что тут есть, а разве может сравниться что-либо с шотландским виски? Идите сюда, — позвал Максима, — не пожалеете.

Рутковского не нужно было просить — хотел рассказать про вчерашний инцидент с бандеровцами или теми, кто хотел выдать себя за них.

Полковник внимательно выслушал Рутковского и покачал головой. Вынес приговор безапелляционно:

— Бандеровцы! И это же надо: суют паршивый нос не в свои дела. Придется прищемить.

— Я лишь чудом остался жив, — пожаловался Максим.

— Никакого чуда нет. Хотели вас попугать. Они знают свое дело, если бы собирались в самом деле ликвидировать... — красноречиво махнул рукой.

— И это в свободном мире, под носом у полиции! — продолжал играть Рутковский.