Воспоминания

Изучить внутренний мир этих замечательных людей и через их творения возвестить его человечеству, вот задача артиста.

Недаром артиста называют жрецом искусства. Он и должен быть жрецом, а не скоморохом. Как среди артистов, так и среди общества живет сознание великого значения искусства и высокого призвания его жрецов. Такие артисты, правда, представляют исключение, но значение их огромно.

При беглом обзоре истории музыки наше внимание своей артистической деятельностью привлекают виртуозы — композиторы. Так, знаменитым органистом являются композиторы Фрескобальди, Фробергер, Букстехуде, Кунау, Рейнекеидр., а также Бах и Гендель одновременно замечательные клавесинисты. Во Франции знаменит Куперен, в Италии — Скарлатти и т. д. Это все превосходные композиторы и замечательные исполнители своих произведений, а Италия рядом с несравненными кремонскими мастерами знаменитых скрипок — Страдивариусом, Гварнери, Амати и др. дала также ряд замечательных скрипачей от Корелли и Тартини до знаменитого Паганини. [Однако] и они все являлись исполнителями главным образом своих сочинений. Только в бетховенское время исполнитель отделяется от композитора, и ему предстоит высокая задача служить посредником между творцом и слушателем. До сорока лет Бетховен сам исполнял свои произведения, но по мере усиления глухоты он все реже и реже появлялся на эстраде. Миссия не- редач великих творений всецело переходила к артисту — исполнителю. Старые мастера давно покоились в могилах, и предохранить от забвения ценные произведения искусства могли одаренные музыканты — исполнители. Я говорю здесь исключительно об инструментальной музыке, так как вокальную и особенно оперу давно обслуживали исполнители, среди которых многие достигали всемирной известности. К концу 18‑го столетия на музыкальное поприще выступает целая плеяда замечательных пианистов, скрипачей, виолончелистов и виртуозов на других инструментах (валторнист Пунто, контрабасист Драгонетти, флейтист Кванц /начало 18‑го века/). Вена, Лондон, Париж, Берлин кишели артистами — исполнителями. Даже Бетховену приходилось соперничать с такими пианистами, как Вольфель, Крамер, Клементи, Штейбельт и др. Можно назвать сотни имен замечательных виртуозов, как, напр[имер], Гуммель, Мошелес, Калькбреннер, Дюссек, Черни, Фоглер, Штеркель, Рис и т. д.

Нет возможности всех перечислить: это заняло бы целые страницы имен, и чем ближе к нашему времени, число исполнителей возрастает. История, однако, сохраняет только несколько имен артистов, имеющих историческое значение. Здесь совершается тот же отбор, как и в творческой деятельности. Если Рубинштейн из всех композиторов в своем пантеоне поместил только пять гениев: Баха, Бетховена, Шуберта, Шопена и Глинку, то это только указывает на высокую требовательность артиста. Прекрасное общество этих гениев не пострадало бы от соседства Генделя, Моцарта, Шумана и др. Рубинштейн всячески отстаивает свой выбор, отдавая должное и вышеназванным композиторам. Если стать на его строгую точку зрения в отношении исполнителей, то нам придется сделать такой же отбор среди артистов. Сделать придется не по тому виртуозному совершенству, которо[го] достиг тот или иной исполнитель, а по всей совокупности артистической деятельности и ее результатам. И вот, несмотря на тысячу артистических имен, наше внимание пока привлекают только пять: Лист, Мендельсон, Иоахим и братья Рубинштейн.

Оставив в стороне их творческую деятельность, которая имеет огромное значение для нашего искусства, остановимся только на артистической. Царь пианистов — Антон Рубинштейн — говорит: “Кто не слыхал Листа, тот не может представить себе, что такое фортепианная игра. Этот исключительный виртуоз (Лист) на протяжении всей своей артистической деятельности служил искусству верой и правдой. Лучшие произведения классических композиторов нашли в нем гениального толкователя. Под его руками невозможное становилось возможным. Не только фортепианная литература, но произведения вокальной и оркестровой музыки становились благодаря ему общим достоянием. Симфонии Бетховена, песни Шуберта, органные сочинения Баха и многое другое стало благодаря его переложению популярным. Некоторые переложения прямо гениальны. В них чувствуется самое внимательное и тщательное отношение к композитору и его творению. Достаточно упомянуть органные прелюдии и фуги Баха, 9‑ю симфонию Бетховена, изумительно переложенную на два рояля, ‘Erlkónig’[91], ‘Баркарола’ и десятки других песен Шуберта. Словом, вся артистическая деятельность Листа — пианиста была благородной пропагандой лучшего в искусстве. Его деятельность в Веймаре сделала этот город таким же центром в музыкальном отношении, каким он был для поэзии и литературы при Гете. Всякое новое течение в искусстве находило в нем горячее сочувствие. Прочтите письма Бородина и Грига о Листе, и образ этого замечательного артиста вырастет перед вами во весь свой исполинский рост. Нечто совсем иное представляет собой Феликс Мендельсон — Бартольди. Внук знаменитого философа Моисея Мендельсона, который послужил Лессингу прообразом для его Натана Мудрого[92], Феликс получил самое утонченное воспитание и тщательное образование в доме своих просвещенных родителей. Лучшие учителя Берлина, Бергер и Цельтер, руководили его музыкальным образованием. Рано выступил он на композиторское поприще. И к семнадцати годам создал свою гениальную увертюру ‘Сон в летнюю ночь’. Полная противоположность демонической природе Листа, мягкий, женственный Мендельсон в артистическом отношении является равной ему величиной. Бывают такие моменты в истории искусства, когда даже само творчество является артистической пропагандой лучшего. Такой представляется творческая деятельность Мендельсона. Он явился тогда, когда музыкальному искусству грозила опасность. Вслед за эпохой гениев — Моцарта, Бетховена — на музыкальнее поприще выступила посредственность, в самом разгаре ее успеха раздается благородный голос Мендельсона, напоминающий о традициях классической эпохи и, одновременно указывающий новые пути в искусстве. Все рода искусства, за исключением оперы, имели в нем одного из благороднейших представителей. И все его создания — образцы по совершенству форм, по технике и по благозвучию. Кроме того, он в ином самостоятельный творец. Его ‘Сон в летнюю ночь’ есть музыкальное откровение; тут все ново и гениально по изобретению, по оркестровой звучности, по юмору, лирике, романтике и типично по воспроизведению мира эльфов. Его ‘Песни без слов’ сокровище по лирике и по фортепианной звучности. Его ‘Прелюдии и фуги’ для фортепиано (в особенности первая, E-moll) — чудесные произведения по новому веянию этой старинной формы. Его ‘Концерт для скрипки’ единствен[93] по свежести, красоте и благородной виртуозности; его увертюра ‘Фингалова пещера’ перл в музыкальной литературе. Эти произведения его я считаю самыми гениальными — но его симфонии, оратории, псалмы, песни, камерные сочинения и пр. ставят его наравне о высшими представителями музыкального искусства — а вообще я назвал бы его творчество лебединою песней классицизма”. (Рубинштейн. “Разговоры о музыке”[94])

18-ти лет он [Мендельсон] решается на то, на что не отваживался старый Цельтер — возродить “Matthaus Passion”[95] Баха. Сто лет это изумительное по грандиозности и красоте произведение ждало, чтобы сделаться достоянием широкой публики. Его [Мендельсона] деятельность в Дюссельдорфе вызвала к жизни образцовое оперное представление. Неутомимая композиторская, дирижерская и педагогическая лейпцигская деятельность сделала город музыкальным центром не только Германии, а, пожалуй, и всей Европы. Исторические концерты Gewandhaus‘a*** под управлением Мендельсона получили действительно историческое значение. При этом обаятельная личность композитора привлекала к нему все сердца. За последнее время творчество Мендельсона подвергается особенным нападкам. Возможно, что необычайная слава композитора при жизни вызвала критическое отношение к нему после смерти. Правда, он породил массу последователей, опошливших его направление. Однако беспристрастный обзор жизни и деятельности Мендельсона дает нам пленительный образ истинного артиста божьей милостью, всю свою короткую жизнь отдавшего на служение любимому искусству. Около него воспитался [?] Иосиф Иоахим, который на протяжении всей своей жизни отличался непоколебимой верностью идеалам искусства. О нем в 1852 году Отто Гумпрехт писал: “В первый раз в моей жизни игра артиста произвела на меня впечатление абсолютной законченности. Ничего не было лишнего, ни одного пустого виртуозного украшения, но все: каждое сфорцато, крещендо, стаккато имело значение в связи с целым. Только после концерта я сообразил, что предо мной пронеслись величайшие чудеса игры. Но во время игры я это мало замечал, потому что художник преобладает над виртуозом. Последний совершенно стушевывается перед первым”[96]. И как скрипач, и как камерный музыкант, и как мыслящий художник и педагог. Иоахим представляет собой явление феноменальное. То время было богато именами знаменитых виртуозов, как, напр[имер], Никколо Паганини, Фердинанд Давид, Шпор и др., и все же личность и деятельность Иоахима — артиста стоит особняком. До последнего дня своей жизни он служит лучшему в искусстве. Характерно для него отношение к скрипичному концерту Бетховена, который он как молитву исполнял ежедневно. Если он не может претендовать на такое же артистическое значение, как Лист и Мендельсон, то во всяком случае среди скрипачей не было более близкого им по духу, чем Иоахим.

91

“Лесной царь", баллада для голоса и фортепиано Шуберта, слова Гете (1815).

92

Натан, богатый иерусалимский еврей из одноименной драмы “Натан Мудрый” (1779) немецкого писателя и философа Готхольда Эфраима Лессинга (1729–1781). Это один из первых филосемитских литературных образов.

93

Разрядка Шора.

94

См.: Рубинштейн А. Г. Музыка и ее представители. Разговор о музыке. Москва, 1891. С.23–24

95

“Страсти по Матфею” (1729).

96

См. сборник основных трудов Гумпрехта: Gumprecht О. Musikalische Charakterbilder. Leipzig, 1869–1876. S.76.