Страница 2 из 38
Приезжал и Жуматай. Ненадолго друг заглядывал: нанялся к Кумару в работники.
— Ай, — вздыхал Жуматай и показывал, как в степи мастера выбирают породу из выработки: переброшенный через блок канат прикрепляют к седлу, уходит лошадь от колодца, вытягивает бадью.
Жуматай оглядывался на своего нерасседланного коня, — дескать, сам понимаешь, не мой конь, байский…
Федот вконец отчаялся, порода шла не водоносная — на сальные глины, на песок и намека не было. Пошел к баю просить коня.
В излучине речки останки большого сгоревшего байского дома. Чернели комья сорванного с крыши железа. У коновязи кони под седлами, казаки с шашками и винтовками полулежат в траве. Возле белой юрты пролетка с кожаным блестящим сиденьем, тут же большая фура, где навалены межевые столбы с черными орластыми печатями на затесах. На берегу речки десяток землянок и юрт байских работников.
Из байской юрты появился мордастый парень, вытирая на ходу сальные руки о голенища сапог. Сказал Федоту по-русски:
— Сиди, жди.
Федот сел под стеной юрты. Кошма была подвернута, чтобы сквозняк протягивал. Федот слушал разговор в юрте. Откуда тему было знать тогда, чем разговор неизвестных людей обернется для него.
— …Пожалуйста, угощайтесь, господин есаул, — упрашивал бай Кумар. Федот узнал его голос. — Позвольте подлить и вам, господин урядник. Вы наши степные порядки знаете, мы с открытым сердцем к вам.
— Это мы к вам с открытым сердцем, господин Кумар, — сказал насмешливый голос. — Если помните, в 1906 году изымали у вашего рода земли в переселенческий фонд, так ваших собственных пастбищ не тронули ни пяди. А вот когда ваши соплеменники нынче весной с пиками, с дробовиками переносили межевые знаки, установленные, кстати говоря, присутствующим здесь чиновником переселенческого управления, вы не вмешались.
— Зачинщиков сослали в Сибирь, господин урядник, — улещал Кумар гостей.
— Без вашей помощи, дорогой.
— Но я также пострадал, господа. Братья одного из зачинщиков сожгли у меня дом, вывезли зерно…
— После чего вы стали заискивать перед голытьбой, не скупились на угощение, зазывали к себе стариков.
— Я же не в небе пасу свои табуны, господа. Пути кочевий перерезаны пашнями, род лишился четырех кыстау, то есть зимовок…
— Вы своих зимовок и летовок не лишились, Кумар, — голос урядника стал доверительнее, — но можете лишиться, если будете вертеться между вашими и нашими.
— Межевых столбов у нас полна телега, — хохотнул басок, очевидно принадлежащий есаулу. — Живо отрежем.
— Мои соплеменники озлоблены против меня именно потому, что я помогаю русским.
В юрте засмеялись:
— Ну, хватил!
Смех перекрыл голос Кумара:
— Эй, мужик!
Выскочил мордастый парень, втолкнул Федота в юрту.
На коврах полулежали на атласных подушках несколько человек в расстегнутых мундирах. Федот со света плохо видел лица, рассмотрел только, что один с усами, другой в очках, а Кумар полотенцем вытирает руки.
— Вот ему, — сказал Кумар, — я позволил поселиться даром на моей земле. Так чего тебе, мужик?
— Дай коня на неделю-другую, осенью хлебом отдарюсь… Одному выбирать породу сил нет.
Бай кликнул мордастого парня, велел в помощь Федоту послать Жуматая с конем.
Федот готовился жать просо. Сено уже было заготовлено. Верил и не верил: неужто дело пошло?..
Приехал Кумар — веселый, одет богато: шерстяной чапан, серебряный пояс. С ним дюжина казахов, среди них жмется Жуматай.
Зачерпнули Кумару из колодца. Похвалил воду, сказал Федоту:
— Подарю кусок земли. Садись на коня, мужик, скачи от колодца. Как взмахну плетью, камень клади.
— Бай, ты видишь, что коня у меня нет, на корове пахал, — сказал Федот.
— Так скачи на корове. — Кумар захохотал.
— Разве на корове поскачешь…
— Так беги, мужик…
Федот снял поясок и побежал.
Рядом скакал Кумар с дружками. Крики, гогот, визг, лай.
Федот споткнулся, упал лицом в землю. Тут и бросили камень.
— Ты отмерил себе землю, мужик, — сказал Кумар. — Колодец и поле на моей земле. Эй, джигиты, возле колодца вройте камень с моим знаком!
Джигит в ватном халате ударил коня, помчался. На скаку свесился с седла, так что голова моталась над землей. С криком «аи» поймал прутик растопыренной ладонью, выдернул.
Глядел Федот, как исчезал рядок саженцев.
Жуматай коснулся стремени бая, заговорил:
— Кумар-ага я тоже хочу получить кусок земли.
— Зачем тебе кусок?.. Ты казах, вся степь твоя.
— Щедрые одаривают и не спрашивают.
— Слезай с лошади и беги, — сказал Кумар.
Дружки его развеселились: казах — да на своих ногах?
Жуматай взял камень, побежал от федотовского межевого камня. Миновал колодец, пашню, крикнул:
— Моя земля?..
— Твоя, — махнул Кумар, уверенный, что Жуматай потешает его. Иного ему в голову не приходило, он считал себя благодетелем этого неприметного человека.
Жуматай бросил камень:
— Отдаю мою землю Федоту.
Кумар спрятал гнев за смехом:
— Где ты будешь жить сам?
— Вся степь моя.
Табунщики поскакали вслед за Кумаром.
Глядя, как уезжает Кумар и его ватажка — сперва рысью, разогревая коней, а там вскачь, — Жуматай пытался сказать другу что-то важное для себя и замолк в бессилии. Позже, годы спустя, когда Жуматай научится объясняться по-русски, скажет он Федоту, что он, опомнясь — как мог противоречить Кумару! — стал потный от страха и клял себя и не рад был дружбе Федота.
Скрылись всадники в выцветшей степи.
— Будем колодцы копать, ортачить[1], — сказал Федот. — У тебя теперь лошадь… Клин у меня посеян, будто для куриц, а все пшеница… Картошка скоро подойдет, на то лето посеем кукурузу. Саманки поставим, чего в дерновушках жить.
Слушал его Жуматай, не все понимал, а желал новых слов товарища, подбодряли эти слова. Годы спустя он скажет: когда Кумар скрылся в степи и отпустил его страх перед баем, почувствовал он, что сегодня встал над собой впервые в жизни, что по-другому глядит на белый свет, как глядит человек с ремеслом в руках.
Осенью, как выкопали картошку, в урочище приехали пятеро конных. Лица завязаны тряпицами, у двоих в руках дробовики, у остальных соилы — дубинки с утолщением на конце, с ременными петлями для руки.
Перекликаясь, будто хозяев на хуторе нету, бандиты собрали скотину. Один из них с криками: «Кет! Кет!» — погнал ее в степь. Жуматай начинал что-то заискивающе, сбиваясь, говорить главарю, человеку в драном чапане и прожженном тымаке, из которого лезла комками верблюжья шерсть, — видно, говорил, что без скотины им пропасть… Главарь время от времени ногой, не вынимая из стремени ее, отталкивал Жуматая, а сам сорочьими глазками глядел за своими. Когда один из них вернулся из дерновушки с самоваром (старшего Первушина обладание этим самоваром утешало в самые худые дни), а другой бандит ухватился за него обеими руками: «Сауга!» — поздравление с добычей, обязывающее к дележу, — главарь издал из-под тряпицы хрип, и самовар был брошен.
Федот глядел со страхом, с ненавистью на тяжелую, обмотанную медной проволокой рукоять в руке главаря. Подошел, вцепился в его руку, дернул. Главарь повалился на него тушей, Федот бился под ним на земле, задыхаясь в вонючей шерсти чапана. Удар по голове, и Федот как провалился.
Очнулся. Грабители, сказал Жуматай, за горами. Женщины выревелись, слез уже не было. Соху грабители изрубили, увезли зерно на федотовской телеге. Оставили рассыпанный для сушки курт на камышовой подстилке и овцу. Она бродила под горой, блеяла.
Приехал сборщик налогов, с ним посыльный волостного управителя. Как на грех, в тот день Жуматай зарезал овцу, жена Федота натушила баранины с картошкой. Сесть за стол сборщик отказался, — ему предложили место на застеленном одеялом топчане. Сборщик взглянул, вышел, хозяева последовали за ним. Выслушали предложение платить налог, показали изрубленную соху, картошку в углу погребка. Сборщик покивал:
1
Ортак — пайщик.