Страница 60 из 69
Считается, что чем выше степень экстаза артиста, чем более он одержим, — тем более высокий дух вселился в его тело. С точки зрения философии искусства здесь можно говорить об уровне эстетического совершенства, а с точки зрения психологии творчества — о совершенстве техническом. Чем выше техника — тем выше эстетический и инспиративный уровни соответственно. Таким образом, чем лучше артист выступает (с точки зрения публики, по крайней мере) — тем ближе он к божеству и тем больше шансов, что через него на контакт выходит высокий и могущественный дух.
Люди, выходящие с деньгами к артисту, исполняют часть ритуала, цель которого — умилостивить духа. Во-первых, они сами пляшут, как бы стараясь понравиться духу и одновременно еще более раззадорить танцора, усилить его инспирацию. Этой же цели служит и предварительная демонстрация денег. Чем больше их в руке — тем круче это должно зажигать шамана, от творческого состояния которого зависит, в конечном итоге, финальный контакт с Небом и духами небесной иерархии соответствующего уровня. Кроме того, Небо, по древним поверьям, реагирует в соответствии с щедростью просителя. Отсюда — опять же, стремление дать артисту купюру покрупнее. Хотя в наше профаническое время многие пытаются обмануть высшего судию и идут на чисто внешний эффект, предпочитая пачку мелких купюр одной крупной. Тем не менее от перестановки слагаемых сумма не меняется.
В тот вечер Ирине накидали где-то с полштуки — чуть ли не полугодовую зарплату среднего советского инженера. А потом еще пришли заказы, и она выступала уже не только на обрезаниях, но и на свадьбах, причем — в сопровождении настоящих народных музыкантов, из самой, так сказать, аутентичной среды.
Высшие канализации. Как-то вечером я прогуливался по улице Ленина. Неожиданно встретил Сашу. Присели на лавочку, закурили, разговорились. Саша тоже собирался сваливать из Союза и прорабатывал возможные варианты. Главной его мечтой был Нью-Йорк. Туда же рвался Рыжий. В Городе Желтого дьявола давно обитал один из их общих югославских приятелей по ВГИКу, маня собственным примером в заповедное, как тогда казалось, Зазеркалье.
— Я, конечно, понимаю, — сказал мне тогда Саша, — что высшая цель — это тишина и спокойствие где-нибудь на природе, где тебя никто не достает и ты можешь заниматься собственными делами, как Рам, к примеру. Однако прежде требуется пройти через все высшие канализации, так как без этого, опять же, как проклятый, не будешь себя чувствовать полноценно...
Я был с ним полностью согласен. Высшие канализации манили и меня. Билет ТУДА, в отличие от Саши с Рыжим, уже почти лежал у меня в кармане. Оставалось только паковать чемоданы. Мы зашли с Александром в бар, выпили водки. Как положено — не из пиалы, а из рюмки. Это был в то время первый душанбинский бар я-ля Вест. «Высшие канализации начинаются отсюда», — подумалось мне.
— Ну, Саша, давай, за все высшее!..
Мы чокнулись, выпили, накатили еще. И уже очень скоро я, Ирина, Сокол, Вера, Татьяна и еще целый ряд наших знакомых, не упомянутых в этой книге, отправились в долгое жизненное странствие туда, на Запад, откуда, согласно распространенной на Востоке древней легенде, пришло великое знание.
Часть III. Девяностые
27. Last trip
Свою последнюю поездку в Таджикистан я совершил в 1991 году, уже обремененный опытом высших канализаций и пришедшего с Запада великого знания.
Моей первой стоянкой на пути в Душанбе стал Питер. В то лето я устраивал в Северной столице выставку одной начинающей американской художницы, с которой незадолго до этого познакомился в Нью-Йорке. В город на Неве мы прибыли с Соколом и его приятельницей Урсулой поездом из Берлина, а Виктория (так звали художницу) прилетела на следующий день из Штатов.
Вернисаж. Выставка проходила в большом холле лектория общества «Знание» на Литейном. Полагаю, это была первая публичная выставка современного американского искусства в Питере, организованная сугубо частным образом. Всю экспозицию Виктория привезла с собой, упакованной в гигантский рулон. Это были пять картин размером метра полтора на пять каждый, образно представлявших символический цикл жизни человека от момента зачатия до отхода души в иные миры. Композицию дополняли двенадцать вещей размерами в среднем метр на полтора, на которых изображались различные лица и фигуры, напоминавшие мне каландаровские привидения. Вся живопись была сделана черной и цветной гуашью на белой ткани, наклеенной на толстый ватман.
На вернисаж собралось огромное количество народу. В зале, где размещалась экспозиция, было просто непротолкнуться. Помимо местной художественной богемы явилось также большое число мистиков, среди которых особенно выделялись настоящий забайкальский лама в желтом шелковом халате и характерной монгольской шапочке со шпилем, а также некий ориентального вида человек в бусах и огромной белой бараньей папахе. Пришел Йокси в киргизском войлочном колпаке, тоже белом, с Таней Казаковой — той самой, с которой мы некогда производили «сталинские деньги». Приехало телевидение, набежала пресса. На большом круглом столе была выставлена батарея вина и шампанского, наиболее продвинутые мистики прибегали к дополнительным средствам. В общем, тусовка была очень плотной. Единственное, что несколько отяжеляло мне вечер — это абсолютное незнание Викторией русского языка. Выступая в качестве основного переводчика, я прямо-таки изнасиловал свой речевой аппарат, договорившись до такого сушняка, что редко бывает даже при самых убойных мастях.
Наибольшее впечатление актуальное американское искусство произвело на мистиков, которые наперебой комментировали полурасплывчатые гуманоидные образы в духе собственных запредельных откровений.
— Вы знаете, — восторженно вещала мне прорицательница с горящими глазами, задрапированная ориентальными газовыми платками и увешанная массой магических талисманов, — вы скажите вашей спутнице, что у меня только что было особое видение. Ведь она — не кто иная, как новая инкарнация ближайшей служанки Матери мира Елены Ивановны!
— Что она говорит? — с не менее горящими глазами спрашивала меня Виктория. Что я должен был ей ответить? Что она — перерожденка служанки жены некоего русского художника, имени которого Виктория наверняка и в жизни-то ни разу не слышала? Ну ладно, был бы там хоть Малевич, а то ведь!.. И я спонтанно сочинял очередную телегу, не имевшую никакого отношения к оригинальному спичу. Изредка кто-то из богемы брал миссию медиатора на себя, и в эти моменты я отстраненно наливался шампанью под хорошую папиросу. Но, в принципе, все было очень мило и даже более того. После вернисажа мы отправились избранной компанией еще бухать в ресторан, а потом — в знаменитую в те годы художественную колонию на Пушкинской, 10.
В Питере мы протусовались несколько дней, после чего отправились в Душанбе. Сокол с Урсулой полетели самолетом, мы с Викторией отчалили трансконтинентальным экспрессом, чтобы по полной программе обозреть бескрайние пространства евразийской империи Советов. Присутствие иностранки с ее комментариями к увиденному, да к тому же мой собственный — пока еще небогатый, но яркий — опыт «высших канализаций» позволяли по-новому взглянуть на многие, казалось бы, доселе привычные феномены, внезапно исказившиеся в совершенно немыслимой, сюрреалистической перспективе.
Храм Сатаны. На этот раз, прибыв в Москву, я не стал никого навещать, ибо время — впервые в жизни! — было ограничено. Впрочем, думаю, что даже при нелимитированных возможностях навряд ли бы мне удалось протусоваться по знакомым точкам, и прежде всего — по причине тотальной паники, охватившей мою спутницу буквально с первого же момента прибытия состава в легендарную красноордынскую столицу. Переход по подземной трубе от Ленинградского вокзала до Казанского, откуда отправлялись поезда на желанный юго-восток, превратился в преодоление лунапарковского коридора ужасов. Виктория, вцепившись в меня обеими руками, зашуганно озиралась по сторонам и все время нервно шептала в ухо: