Я - не заморыш!

Кстати, про отцовские гены. Он же у меня высокий, потому и маме понра­вился. А я до класса пятого был самым маленьким в классе, даже Рыжий меня обогнал. Но потом батины гены проснулись, и я так попер в рост, что к девятому классу стал самым длинным в классе. Но вот кликуха Заморыш осталась. Конечно, лучше бы — Длинный, но.

А когда я родился, досужие тетки, мамины подружки, которые вовсе и не подружки, говорили обо мне:

— Он кесаренок, да еще искусственник. Ну что ты хочешь? — как бы успокаивали они мою маму.

— Кесарята — они гиперактивные и слабовольные. Потому что труд­ностей изначально не испытали, — поясняла маме незамужняя тетя Галя, которая медсестра.

Я, когда начал чуть-чуть соображать, задумался сначала про гиперактив­ность. Знал, что такое гипермаркет. Хотя потом оказалось, что это не гипер­маркет, а просто магазин. Ну, какой гипермаркет может быть у нас на окраине поселка Лесостепного?! Однако назывался он — «Гипермаркет»!

Короче, «гипермаркет» и «гиперактивный» для меня было одно и то же. Поэтому я маму настырно тянул в гипермаркет. Гиперактивно так тащил — за «киндер-сюрпризами» и всякими чипсами. А она, как всегда:

— Кирюша, у мамы нет денег, — и смотрела на меня грустными гла­зами.

— А где они? — резонно спрашивал я.

— Спроси у своего папы слабовольного, который алименты не платит, — это не мама так отвечала. Это ее сердитая незамужняя подружка Г аля. А мама объясняла:

— Ну, просто безденежье, сынок.

Безденежье мне казалось почему-то какой-то большой лужей в стиле фэн­тези. Ее, лужу, нельзя перейти и нельзя опрокинуть, чтобы вылить. Короче, про гипермаркет и про безденежье я рано усвоил.

А про слабую волю, мою и папину, я тогда ничего не представлял. Потом мне казалось, что моя воля — это такой косматый и оборванный мужик, кото­рый тянет лямку, но не сильно упирается. Ну, как бурлаки на Волге. Вот так представлялась мне воля. Тогда я еще и про бурлаков не знал — просто видел картину. Они, эти бурлаки, похожи на бомжей, если честно. Вот и воля у меня наподобие бомжа, потому и слабая.

Про папину волю, какая она из себя, не могу ничего сказать. Но в отличие от тети Гали, думаю, что воля у него все-таки сильная. Потому что он сам хоть худой, но жилистый. И работать мог сутками.

Вот такая у отца была сила воли. А у меня — как у вялого бомжа. Может, у всех кесарят такая воля?..

Теперь понятно, как мне, кесаренку — слабовольному и гиперактивно­му — сложно в этой жизни? Да еще с вечным маминым безденежьем.

Я потерял не родившегося брата, мама с папой расстались

К тому времени, когда я только начал чуть соображать, папа с мамой рас­стались. Может, у них прошла любовь... Так бывает: и у взрослых, и у моих ровесников. А может, мама с папой много слушали всезнающих родственни­ков и незамужних подруг, которые талдычили каждая свое.

— Она тебе не пара, — говорили отцу про мою маму. — Какая-то нерас­торопная, забитая, и песня у нее дебильная.

Мама уходила в край огорода и пела сквозь слезы «дебильную» песню:

Ты, река ли моя, чиста реченька,

Серебром ключевым ты питаешься.

От истоков струишься отеческих,

Меж камней-валунов извиваешься.

Почему пела про речку, не знаю. У нас только канал имени какого-то рево­люционера. Вот. А про отца доброжелатели с другой стороны жужжали:

— Он тебе не пара! Неудачник, тряпка, слабак.

Примерно так говорили им друг о друге, и даже похлеще. Там вообще было непечатное. Но я не буду здесь все писать — это ж мои мама и папа! Я их люблю и уважаю, хотя им об этом не говорю.

А тут еще облом! После меня, как планировалось, должен был родиться второй брат (или на крайний случай — сестра). А они не рождались, время поджимало, и папу могли забрать в армию, — а там Чечня... Чего они, эти непонятные родственники, боялись? У папы все равно определили дефицит веса. К тому же он сам был не против отслужить. А родня хотела второго ребенка. И случилось! Мама уже собиралась родить мне брата. В это время она ездила в вечно набитом и трясущемся автобусе на бухгалтерские курсы в райцентр. Еще мой дед Кирилл все говорил ей:

— Дочка, иди на курсы бухгалтеров. Будешь учетчиком на ферме. Лафа им в конторе сидеть!

Дедушка, как я рассказывал, к тому времени уже умер, а мама возьми и послушай его. И ездила в райцентр на бухкурсы в вечно переполненном автобусе.

— К техникумов скому диплому еще и бухгалтерские курсы, это уже кое-что, — объясняла мама свое решение и осторожно помышляла об институте.

Так вот, ехала она в трясущемся автобусе и мечтала о высшем образова­нии. Но на этот раз не просто трясло автобус. В него врезался какой-то при­дурок на самосвале и завалил его в кювет. Маму там чуть не задавили. Но обошлось без жертв. Хотя, как без жертв? Маму увезли в больницу и сразу положили на сохранение. Это у нас семейное, что ли? Она со мной лежала на сохранении. Меня сохранила, правда, я запутался в пуповине. (Я уже рас­сказывал об этом.) И с братом моим мама попала на сохранение после аварии. Но не сохранила А то ведь был реально брат.

Может, потому, что не сохранили мне брата, а отцу второго сына, родите­ли мои и расстались. Они и до этого расходились, потому что со всех сторон, как я уже говорил, говорили им друг про друга всякие пакости. Вот и расста­лись. А потом один раз встретились прямо на улице, обнялись. Мама плакала, отец еле сдерживался. Я, мелкий, рядом стою, а батя слезы вытирает маме ее зеленым длинный сарафаном. Я рядом стою и тоже реву. А они думали: куда идти? С одной стороны им мозги выносят, с другой нервы выматывают. И жилья своего нет.

Я не знаю подробностей, только не дали им, маме с папой, вместе жить. Наверное, судьба такая, как говорят старики. Я часто задумываюсь, почему случается все так, а не иначе? Может, от воли зависит, которая, например, у меня наподобие бомжа-бурлака. Или реально судьба такая?

Она, судьба, мне кажется суровой теткой в сером балахоне, как в филь­мах-фэнтези. Руки скрестила, губы поджала и смотрит сверху. Потом извлека­ет свой когтистый перст (перст судьбы, значит) и указывает, куда надо идти. А на самом деле — туда и не надо. Потому что от этих указаний все время возникают какие-то проблемы. У нас с мамой — тоже.

Я обо всех проблемах рассказывать не буду, потому что мама всегда гово­рит: «Кому нужны чужие трудности», — она даже слово «проблема» старает­ся не произносить. Но они, эти проблемы, все равно возникали.

Короче, судьба с когтистым перстом делала житуху моих родителей несладкой. Вот они и разбежались. Папа подался на Урал, в Пермский край. Почему туда? Один мужик в Лесостепной приезжал, он шахтером в тех краях работал — в Соликамске. Говорил, там хорошие бабки платят. Кстати, этот мужик, как потом оказалось, дед моего лучшего друга рыжего Дениски. Я о нем еще расскажу. А папа до шахты не доехал, в Перми остановился. У шахтеров должно быть железное здоровье, а у отца желудок больной. Пото­му зацепился он в Перми. Большой город — большие возможности, от кого-то я слышал.

А вот тетя Галя всезнающая говорила, что в тех краях половина людей — менты, половина — зэки. Или бывшие менты и бывшие зэки. Отец ни к одним, ни к другим не относился, потому его постоянно кидали. У бати были золотые руки, и этими руками он кому-то квартиры под евроремонт отделывал, кому-то дачи с деревянными балясинами строил, кому-то иномар­ки ремонтировал. Короче, крутился. Но денег отцу скопить не получалось, потому финансами он помочь мне не мог. И даже не всегда ему удавалось звонить на Новый год и в мой день рождения. То телефон украли у отца, то баланс не пополненный. Но я не верю, что он слабак и неудачник и что забыл про меня. Просто так гадина судьба распоряжается.

Маме все говорили, особенно незамужняя всезнающая подружка Галя: