Я - не заморыш!

— А что ж они не обращаются?

— Ну, сам понимаешь, считай, еще малолетки, — стал отмазывать дедок моих сильно стеснительных будущих родителей.

— Ну уж и малолетки, — хмыкнул Трофимович. — Свадьбу играть не малолетки, а вопросы решать — малолетки. Так не бывает.

— Ну, Трофимович, уважь. Должником твоим буду.

— Да ты и так мой вечный должник! Постоянно под градусом, комбикорм да молоко на ферме приворовываешь. Что, думаешь, я не знаю?.. Другой бы на моем месте тебя давно выгнал с работы, а я все терплю.

— Ну, так я ж пашу как трактор, Трофимович! Я же безотказный в рабо­те.

— Ладно, трактор безотказный. Есть у меня завязки в военкомате, попробую, — вздохнул тяжело заведующий МТФ. — Иринку-то свою приш­ли ко мне. Поможет мне с месячишко учет молока вести. Как у нее с грамо­тешкой?

— С грамотешкой-то нормально, техникум заканчивает. Только ты, Тро­фимович, не того... Не балуй, хоть ты и мой начальник, а дочку в обиду не дам. — Дедок сжал мозолистыми руками отполированные вилы. Те, которы­ми сено раздают скоту и навоз, извиняюсь, в стойлах убирают. С четырьмя острыми зубьями.

— Слушай, ты пришел вопросы решать или как? Ладно, — смягчил тон завфермой, — будем думать. Раз Трофимович обещал, значить, Трофимович сделает. Выйду на самого военкома!

Короче, связался заведующий МТФ с каким-то военкоматским, чтобы отмазать батю моего от армии. Хотя папа реально тогда болел желудком, и был у него дефицит веса, я ж говорил. Но отмазывать все равно надо было.

Знакомец Трофимовича оказался не военкомом, а всего лишь толстым прапорщиком из этой конторы. Короче, переложил он, этот прапорщик, папку с документами куда следует. Точнее, куда не следует, ну, и про него, про моего будущего батю, военкоматские как бы забыли. Понятно, что и завфермой, и военкоматский прапорщик помогали скотнику отмазать зятя от армии не задарма.

— Значит, так. Выходишь в ночное дежурство, — дал распоряжение моему деду Трофимович. — Двух телочек красно-пестрой породы выведешь через задние ворота. Там будет ждать тебя машина. Твое дело погрузить животину и держать язык за зубами. Сам понимаешь, это лично для военкома, у него в степях брат-фермер скотину держит.

Дедок мой Кирилл, вечно подвыпивший, пошел ночью на ферму по- трезвому и вывел двух телочек. В условленном месте, за скирдой соломы, ждала «буханка» — это уазик типа «скорой помощи». Два ведущих моста — я сейчас разбираюсь. Прет по полям, по пустырям, как танк!.. Ну, сейчас не об этом. Короче, погрузили двух телочек в эту самую «буханку». А моему деду и говорят мохнатые мужики с золотыми зубами:

— Эй, зоотехник, давай еще одну телочку. Это между нами, никому не болтай.

Дедок мой был простым скотником, а не зоотехником. Потому он даже загордился, когда его так назвали. Зоотехник же на ферме тоже большой начальник! Потому дед и пошел за третьей телочкой — опять же, долги за дочкину свадьбу не все отдал.

Мохнатые с золотыми зубами тут же рассчитались за третью «лишнюю» телку. Правда, чуть недоплатили — сказали: «Потом.» Все вроде прокатило спокойно.

Трофимович списал, понятно, двух телочек как падеж. То есть, что они издохли. А что тут такого — скот на колхозных фермах, бывает, дохнет, это люди умирают. И то не все — некоторые дохнут.

Дед мой, скотник Кирилл, умер. Только успел расплатиться с долгами — и тут же разрыв сердца. После того, как «таблетка» увезла трех красно-пестрых телочек мясомолочной породы в голую степь. Там жили в основном чабаны, к которым милиция, тогда она так называлась, в одиночку не совалась. Но она, милиция в виде помощника участкового, молоденького сержанта, разведала про угон скота все. (Этот участковый, уже в чине, возникнет еще в нашей с мамой жизни.) Пропажа телок подтвердилась — все указывало на скотника, который дежурил в ту ночь. Потом к деду на ферму приехала группа захва­та с автоматами. А он взял и умер прямо на работе — разрыв сердца. Вот так

Трофимович на похоронах сказал:

— Кирилл — настоящий мужик, хорошо умер, никого не потянул за собой.

Помощник участкового, который там тоже был, спросил:

— А кого он должен был потянуть за собой?

Завфермой прямо на похоронах нагло так засмеялся:

— Догадайся с трех раз.

Молоденький сержант недогадливый оказался. Но потом по службе у него поперло — звездочку на погоны получил, участковым назначили и все такое.

Кесарю — кесарево, а кесаренку... лужа безденежья?

Короче, через год, уже после смерти деда Кирилла, предстояло родиться мне. Как оказалось, одному. В подробности вдаваться не буду — это для кате­гории «16+», а я — «14+»... Одно скажу: скорее всего, я был самым дохлым, извиняюсь, сперматозоидом. Мама тогда заканчивала технарь — то есть, сельхозтехникум, и постигла науку — как хранить зерно. А папа в это время из колхоза ушел — там вообще не платили. Работал он газонокосильщиком в райцентре в «Зеленстрое». Все лето и всю осень косил траву вдоль дорог и на газонах — глотал пыль и копоть. Вообще-то, это была единственная газоно­косилка у них на работе, так что бате повезло. Видать, от придорожной пыли и выхлопных газов, которые глотал отец, я и вышел заморышем.

Мама, вынашивавшая меня, зубрила бесполезную технологию переработ­ки зерна. Видно, сильно перезубрила, потому к учебе у меня стойкая аллер­гия. Это врожденный инстинкт. Или приобретенный?

Короче, тут все понятно: если я такой — без тяги к учебе, то виноват в этом, наверное, мамин сельхозтехникум, а заморыш — потому что батя выхлопных газов и пыли наглотался. Я так стал думать давно, еще когда в первом классе учился, потому что всезнающая медсестра тетя Галя сказала:

— Это мама в техникуме переучилась и отбила охоту к учебе у дитяти еще в утробе, а отец выхлопных газов наглотался, вот и результат.

Кстати, когда я родился, тетя Галя посмотрела на меня и сделала вывод:

— Этот — не жилец.

Я на нее не в обиде. Она ж медичка. А сказала так, потому что я был как вялый огурец — худющий и сморщенный, да еще синий.

К тому моменту, как мне появиться на свет (уже затравленному маминой зубрежкой и нанюханному папиным бензином), мама моя лежала в больнице на сохранении плода. Плод — это, значит, я.

Не помню, как я барахтался в утробе матери, но. запутался в собствен­ной пуповине. Про это я услышал лет в пять, когда между собой разговари­вали соседские тетки. Я тогда смотрел на свой пупок и не представлял, как можно в нем запутаться. Оказалось, пупок — это не пуповина. Ну, плавал я плавал в маминой утробе, как космонавт в невесомости, и запутался. Пупови­на, которая вовсе не пупок, обвилась вокруг моей шеи.

Представить это трудно, а выпутаться вообще невозможно. Короче, при­шлось извлекать меня на свет божий другим путем. Это называется — кеса­рево сечение. Ну, подробностей не будет. Это вообще для категории «18+», а мне, напомню, только 14 лет. Вот так я появился на свет.

Назвали меня Кириллом — в честь деда, понятно. Молоко у мамы от пере­живаний пропало. Это я почему знаю? Да старшие рассуждали обо мне: он чахленький такой, потому что молока детского не видел. Искусственник

Я как родился чахлым заморышем, так и живу. С первого класса на уро­ках физкультуры, когда все выстраивались в одну шеренгу, я был последним.

Ну, или предпоследним. Мы с рыжим Дениской были одного роста и каждый раз менялись, чтобы не было обидно. У него кликуха была и есть — Рыжий. Ему больше повезло. А я — Заморыш Но это, может, не потому, что искусственник, отравленный зубрежкой и придорожными выхлопами, а пото­му что такая генетика. Так, кажется, выражается биологичка Наталья Анато­льевна — моя классная руководительница. У бати дефицит веса — и у меня тоже. Реально именно из-за этого отца в армию не взяли, а не потому, что он «косил» от службы.