Тамара и Давид

За обедом князь Юрий весьма предусмотрительно оказался возле царицы, и она не выразила недовольства его близостью. Обед начался шумно и весело, с застольными речами, стихами, и сопровождался игрой на арфах, пением. Музыка и пение еще более подогрели счастливое возбуждение князя. Он не заметил пристальных взглядов Гагели, сидящего напротив него. Но Тамара, как видно, чего-то ждала от князя и, когда гости несколько отвлеклись от них, тихо спросила:

— О чем Вы хотели поведать мне, князь? По какому неотложному делу Вы прибыли в Иверию?

Вопрос царицы, означавший, что Русудан передала ей его просьбу, привел Юрия в смущение, так как сейчас он меньше всего был склонен говорить о царевиче Сослане. Но он тут же внутренне устыдился своего отступничества и укрепился в желании быть великодушным и честным.

— О, царица! Не гневайтесь на меня, если я скажу Вам правду. Прибыл я сюда, чтобы помочь Вашему горю. Услышав о несчастии царевича Сослана, решил я со своей храброй дружиной встать на его защиту. Сколь ни мала моя помощь, — еще тише промолвил он, — но я с радостью готов сложить свою голову за Ваше счастье!

Эти грустные, простые слова, лишенные всякой самонадеянности и бахвальства, растрогали Тамару. Она увидела в нем человека доблестного и правдивого, воодушевленного самыми благородными побуждениями, и лучшего защитника и друга она не могла бы сыскать Сослану в его борьбе с врагами. Но никакая помощь не была в силах изменить создавшегося положения и поколебать принятого ею решения отправить Сослана в Палестину, где он мог стяжать славу не только для себя, но и для Иверии.

Не желая привлекать чьего-либо внимания, Тамара замедлила с ответом. Но уверившись, что громко звучавшие кастаньеты и хор заглушали их речь, а Микель с Абуласаном ничего не подозревали об истинном характере беседы и готовы были всячески содействовать ее сближению с князем, Тамара, обернувшись к нему, тоже тихо сказала:

— Приятно мне было выслушать Вас и узнать о Вашем желании, князь, помочь нашему другу. Но если Вам известно, какие бури колебали наше царство, а также коварные происки наших врагов, то не утаю от Вас правды. Мы решили для блага нашего отечества искать средства к защите царевича, надеясь, что всевышний даст ему иным путем завоевать себе славу.

Сердце Юрия наполнилось радостью. Он понял, что Тамара отнеслась к нему с полным доверием, полагаясь на его рыцарскую честь и благородство.

— О, царица! — с жаром произнес Юрий. — Если бы мне пришлось ради Вас биться день и ночь, рука моя не знала бы устали! Какая брань устрашит меня, позабывшего о радости, утерявшего отцовский престол, странника и пришельца на земле чужой?!

Царица, видя, что пыл князя разгорается, и он в своем усердии мог утерять благоразумие и вызвать подозрения Абуласана, решительно остановила его:

— Моя воля, князь, чтобы Вы оставили царевича и не думали о его защите. По нашему велению он уезжает надолго в Палестину и больше не нуждается ни в чьей помощи! — И затем она сразу прекратила беседу и обернулась к Гагели. Во взглядах, коими они обменялись между собой, было что-то затаенное, только им одним понятное. Юрий мгновенно лишился спокойствия, поняв, что царица отстранила его от себя и больше не интересуется его судьбою. Боясь, что она покинет пир раньше, чем он сможет высказать ей свои мысли, Юрий обратился к ней с тихой мольбою:

— О, преславная царица! Навеки Вы взяли мою душу! Не отвращайте от меня Ваших взоров! Не отнимайте у меня надежды, чтоб мне не кончить свою жизнь в тоске и отчаянии!

Изумленная его горячим и смелым признанием, когда никто из его поклонников не решался на такую дерзость, Тамара с укором посмотрела на князя, призывая его к сдержанности.

— Знайте, князь, что я связана вечной клятвой, — строго произнесла она. — Не питайте никакой надежды, дабы она не ввела Вас в заблуждение.

Юрий, в беспамятстве от ее слов, забыв, что он находится на пиру и их беседа стала привлекать общее внимание, хотел умолять царицу, чтобы она позволила ему остаться в Иверии, но в это время в зале произошло небольшое смятение. Пирующие поднялись со своих мест; царица, отвернувшись от него, что-то тихо сказала Русудан, и на устах ее появилась улыбка. Вслед за этим наступила мертвая тишина, как-будто в огромном зале совсем не было людей. Гости почтительно и как бы со страхом расступились, и Юрий увидел, что к столу прошел витязь и направился к тому месту, где сидел Микель. В его взоре и движениях было столько решимости и отваги, что никто не остановил его, никто не приветствовал, все молча ждали взрыва негодования со стороны Микеля, не зная чем разрешится это внезапное происшествие на пиру. Юрий услышал шепот:

«Царевич Сослан», «царевич Сослан явился!»

Могучий и суровый на вид царевич заставил Юрия сразу забыть про царицу.

Между тем Абуласан, издали завидев царевича Сослана, не без ехидства тихо проронил Микелю:

— Заранее все было сговорено, Ваше святейшество! Недаром и царица соблаговолила пожаловать на пир, как видно, не для русского князя, а для царевича.

— Мы не караем грешников, когда они вступают на путь покаяния, — снисходительно ответил Микель, — и пускай нас не укоряют впоследствии, что мы желали его гибели, ибо мы восставали не против него самого, а против проявленного им непослушания и непокорства. Мы твердо соблюдаем свое слово царице!

И, к удивлению всех, патриарх Микель вдруг с приятной улыбкой поднялся и сам двинулся навстречу Сослану. С благожелательным видом он дал ему свое благословение, приглашая принять участие в их пиршестве, отнюдь не проявляя при этом никаких признаков гнева и раздражительности.

Абуласан как хитрый царедворец громко и в изысканных выражениях обратился с приветствием к Сослану:

— Чтим Ваше появление, доблестный витязь, и просим принять участие в нашем пиршестве! Радуемся тому, что Вы отправляетесь в Палестину как посол нашей именитой царицы во исполнение дела высокого и святого! Надеясь на Вашу испытанную храбрость и мужество, мы твердо верим, что Вы склоните Саладина уступить нам древо креста и укрепите мир между Иверией и султаном Дамаска и Египта.

Это напыщенное приветствие, преднамеренно произнесенное во всеуслышание, открыло многим, что царевич, хотя, быть может, и не добровольно удалялся на долгое время из Иверии и тем самым опять превращался в изгнанника, становился безвредным для патриарха. Один его вид — строгий и печальный, но без гнева и уныния, показал всем, что он смотрел на свое путешествие в Палестину как на предприятие, опасное и в то же время неизбежное. Там он мог прославиться воинскими подвигами, но оттуда же он мог и не вернуться. Всем было понятно, что он мирился с изгнанием для сохранения спокойствия в стране и ограждения царицы от всяких нареканий. Он сел рядом с Гагели против Тамары и своего предполагаемого соперника, князя Юрия. Взгляд его — быстрый, как молния, исполненный гнева и презрения, устремился на князя, но Гагели тихо сказал ему:

— Все идет лучше, чем Вы думаете. Не гневайтесь и не давайте торжествовать Вашим врагам.

Микель заметил, как Сослан перехватил взгляд Юрия, устремленный на царицу, и сразу утратил душевное равновесие.

— Верно сказано мудрецами: «Не предпринимай ничего, пока не продумаешь тщательно все дело», — тревожно сказал Микель, наклонившись к Абуласану, — напрасно мы пустили царевича сюда. Смотри, не вышло бы столкновения между ними!

Замечание Микеля было справедливо, так как Сослан бросал грозные взгляды на своего соперника, и его волнение передалось Юрию. Оба они не могли больше спокойно сидеть на местах; Сослан нетерпеливо поднялся, за ним тотчас поднялся Юрий и пошел вслед за Сосланом. Он сделал то, чего никто от него не ожидал и чему впоследствии он и сам дивился, не понимая своего поступка. Юрий отважно направился к Сослану и попросил разрешения оказать ему несколько слов. Поступок Юрия, как и все его порывы, исходил больше от движений сердца, чем от измышлений ума, и заставил Сослана несколько поколебаться в своем мнении. Он согласился его выслушать. Гагели готов был устремиться вслед за ними, но остался неподвижным, встретив взгляд царицы, как бы повелевавший ему не вмешиваться в беседу царевича с князем.