Тамара и Давид

Поэтому план Абуласана не встретил с его стороны особого одобрения, но он не стал и противодействовать ему, будучи уверен, что Исаак побоится иверской царицы и не тронет ее посланника.

Он поднялся и сказал:

— Всяческой похвалы достоин тот, кто не силой, а умом побеждает врагов. Я давно располагал послать дары и приношения греческим монастырям и войти в сношения с константинопольским патриархом. Надеюсь склонить царицу, чтобы она отправила свое посольство в Палестину морем, через Константинополь. Остальное предадим воле божьей!

Абуласан поднялся, понимая, что беседа с патриархом закончена и что ему придется действовать в этом деле самостоятельно, полагаясь больше на свою изобретательность и единомышленников, чем на Микеля. Впереди предстояло много хлопот с посылкой доверенных лиц в Константинополь, и он торопливо удалился.

Ночь. Но в оружейной мастерской работа не приостанавливается ни на минуту. Все также непрерывно пылает огонь в горнах, искрится раскаленный металл и возле наковален беспрестанно мелькают усталые лица оружейников, кующих оружие для богатых, владетельных князей Иверии. Дверь приоткрылась и вошел Арчил, видимо, обеспокоенный ночной работой, которая обычно производилась по особо важному заказу. Мрачная обстановка навевала на Арчила мрачное настроение.

— Что делаете? — тихо спросил он знакомого мастера.

— То и делаем, — тоже тихо ответил мастер, отличавшийся крутым и прямым характером. — Куем оружие для врагов, а надо было бы ковать против них. Мы для них ослы, навалят поклажу — вези! И везем! А когда упадем — поднять некому.

— Что верно, то верно, — поддержал Арчил. — А на кого сейчас работаете?

— Разглашать не приказано, — сердито произнес мастер. — Разве не знаешь, что наше дело тайное? Князья скрывают друг от друга, кому что заказывают… Если станем болтать языками, — будем отвечать головами. Одно только и слышим: скорей, скорей! Ни днем, ни ночью не отдыхаем.

— Таиться нам друг от друга нечего, — не повышая голоса, чтобы не слышали другие, сказал Арчил. — Вся беда в том, что своих тайн не бережем, а за чужие готовы ответить головами.

— А для чего тебе это? — резко переспросил мастер.

— Для проверки, чтобы знать, одному ли хозяину служим или двум? — и еще тише добавил: — С печатью? — Значит, тебе тоже дали заказ? — оживился мастер. — Ловкое дело! Сразу двум оружейникам. Слыхал я, — более дружелюбно продолжал он, — доверенные люди едут в Константинополь с важным поручением от визиря. Видимо, большие дела затеваются.

— Доверенные люди? — переспросил Арчил, глубоко вздохнул, больше ни о чем не расспрашивая мастера, простился с ним и вышел. Одно только было у него в мыслях: к чему Абуласану понадобилось так много оружия, какие у него были планы и с кем он собирался воевать в Константинополе?

Луна была на ущербе, зато звезды ярко горели в вышине, и казалось, что от их блеска на улицах становилось светлее. В полутьме загадочно высились неподвижные кипарисы, темной непроходимой чащей раскинулись кругом сады и цветники, совсем мрачными великанами казались неприступные замки феодалов, погруженные во тьму и полное безмолвие. Среди ночного мрака Арчилу чудилось, что за этими крепкими стенами, наверное, творились всякие беззакония, лились слезы обиженных и угнетенных рабов, но об этих стонах никто не знал, до мира не доходили слухи о совершаемых здесь тайных убийствах. Грозно нависали над городом волнистые гряды гор, откуда в любой момент мог появиться неприятель и напасть на беззащитный город.

Боясь сбиться с дороги, Арчил смотрел на звезды. Он знал, что надо идти по линии созвездия Южного Креста, который был так хорошо виден из его сакли. Вдруг мимо него промчался всадник, осадил коня на полном скаку и крикнул:

— Эй, человек, остановись!

Арчил от этого неожиданного крика обомлел, сердце забилось от страха.

— Что ты шляешься ночью? Укажи мне дорогу, — он запнулся, — кто у вас тут первый человек в государстве?

— Никого я не знаю, — пробормотал в смущении Арчил. Я бедный человек. Ремесленник. Что я знаю, помимо своей работы?

— Не болтай зря! Едем со мной!

— Куда я поеду? Бога ради, отпусти меня! — взмолился Арчил. — Иду домой не с гулянки, а из мастерской. Еле живой. Что тебе надо? Куда я поеду?

— Не разговаривай! Ты мне нужен! — крикнул всадник, посадил впереди себя Арчила и, крепко обхватив его рукой, свистнул, и конь помчался вперед, видимо, хорошо знал нрав и привычки своего хозяина.

— Слушай! Говори мне правду, — сурово произнес всадник, — кто ты?

— Оружейник, — признался Арчил, но тут же решил, что надо как-то отгородиться от расспросов всадника, — работаю у главного мастера, как говорится, на побегушках.

— Ерунду не болтай! Оружейник, так оружейник. Ты можешь помочь в одном важном деле. Понимаешь, мне нужно знать: где находится сейчас царевич Сослан? В городе или в горах?

— Откуда мне знать про него? Я с ним дел не имею и знать о нем ничего не знаю, — твердо заявил Арчил, а про себя подумал: «Вот что ему надо! Куда хватил! Видно, хочет расправиться с ним!» А всадник продолжал:

— Слушай! Ты будешь на всю жизнь обеспечен, если окажешь мне услугу. Узнай точно, где скрывается царевич Сослан, и немедля сообщи мне. У вас в мастерских заказывают оружие все рыцари. Через них можешь узнать про него.

Арчил пришел в ужас. Он вспомнил слова Мелхиседека, как нужно сего остерегаться, и понял, что попал в руки тех страшных заговорщиков, которые сеяли смуту в государстве. Он заохал, застонал, точно от сильной боли, и невнятно пробормотал:

— Ох… умом-то я поврежден. Я такое наделаю, что все дело испорчу. Найди кого поумнее, а у меня в голове такой шум стоит, что ни людей, ни слов не различаю.

И действительно, всадник заключил, что спутник его не годится для таких тонких поручений, и больше ничего не говорил. Между тем близился рассвет, и Арчил с облегчением вздохнул.

Когда они подъехали к Сионскому собору, ночной сумрак заметно рассеялся, стали виднеться очертания человеческих фигур, спешивших в храм к утренней службе.

Всадник вдруг резко остановил коня и, очевидно, желая скрыть себя, повернулся так, что Арчил никак не мог видеть его лица, и затем столкнул его с седла.

Однако Арчил успел заметить, что у закованного в латы всадника лицо было изуродовано глубоким шрамом, отчего оно казалось жестоким и мрачным. Всадник тронул коня и с усмешкой крикнул:

— Эх ты! Бедный оружейник! Упустил свое счастье. Но пусть трепещут властелины! Придет их смертный час! — и мгновенно исчез.

— Кто бы это мог быть? — в страхе спрашивал себя Арчил, но радовался, что избавился от ужасной опасности. Страшась, что грозный всадник может вернуться обратно и схватить его, Арчил зашел в собор и оставался в нем до конца службы, все думая о загадочной встрече, которая потрясла его воображение.

ГЛАВА V

Печально и бурно сложилась жизнь князя Юрия, сына Андрея Боголюбского. Он родился и вырос в ту грозную и кровавую эпоху, когда Южная Русь раздиралась княжескими усобицами, опустошалась огнем и мечом степных кочевников, когда гибли воинские рати, разрушались города и села и стоны слышались во всех концах русской земли.

Это было время, когда изнемогала и падала сила русская и Киев, старейший и красивейший из городов, был брошен в омут безвыходных междоусобиц и обречен на разрушение, вызванное бесконечными спорами и раздорами князей между собой. Вокруг Киева кипела ожесточенная борьба между двумя княжескими линиями — Мономаховичами и Ольговичами, и каждый из князей стремился силой добыть себе Киев, не стесняясь при этом прибегать к помощи половцев. Постепенно терялось понятие об единой русской земле, о необходимости государственного единства, а княжеские крамолы лишь усиливали смуту в стране и окончательно подрывали и губили силу русскую. И вот появился князь, который понял причину государственных бедствий и захотел спасти от них ту область, в которой он правил. Это был внук Мономаха, Андрей Боголюбский, отличавшийся столько же храбростью, сколько и умом, расчетливый в своих намерениях и очень решительный в действиях. Видя, что нельзя установить порядок в Южной Руси, обреченной по своему географическому положению первой принимать на себя удары половцев, Андрей решил удалиться в Суздальскую землю, где он родился, провел свое детство и раннюю юность и где не было княжеских междоусобиц и постоянной угрозы внешнего вторжения. Сделавшись могущественным суздальским князем, Андрей под конец своей жизни уничтожил старшинство Киева, занял своими войсками и стал управлять единовластно почти всей Русью, он не раздавал городов и областей своим родичам, изгнал братьев в Грецию и удалил старых бояр, сеявших раздор между князьями.