Тамара и Давид

— Липарит Орбелиани?! — вскочил в волнении Гагели, уже не сдерживая своей радости. — Спасение к тебе ближе, чем ты думаешь. Царица поручила мне найти тебя. Ты вернешься в Иверию, если чистосердечно поведаешь мне, что сталось с царевичем Демной?

Ошеломленный его словами Липарит поднял руки кверху, точно обращаясь к небу с мольбою о пощаде, и на некоторое время застыл в неподвижности. Крутой поворот судьбы от горя к радости, от отчаяния к надежде обессилил старика, и он, потрясенный, грузно опустился на скамью. Но вскоре он пришел в себя, поднял голову и просветленным взглядом посмотрел на Гагели.

— После многих лет позора и страдания впервые свет проник в мое омраченное сердце, — наконец, промолвил он с печальной важностью, — мог ли я ожидать, что царица вспомнит про меня и хоть на склоне лет разрешит мне вернуться в Иверию? Но признаюсь тебе. Тяжел был для меня гнев царя, еще тяжелее бегство с родины, но самое лютое для меня — воспоминание о несчастном, загубленном царевиче Демне. Кровь его пала на нас и свела всех моих родичей в могилу.

Он замолчал, и в келье опять наступила тишина. Мерцанье лампад, крепкий аромат трав и полумрак углубляли чувство отрешенности от жизни, усиливали тяжесть безмолвия. Но Гагели не торопил Липарита, видя, как трудно ему даже мысленно вернуться к прошлому, и терпеливо ждал его признания. Когда он сел и обратился к своему собеседнику, Гагели заметил, что он стал совсем иным, чем был в начале их встречи.

— Страшно открыть уста после долгого молчания, — тихо начал Липарит, — и касаться событий, скрытых от нас во мгле времени. Как тебе и многим известно, царевич Демна воспитывался в семье моего брата — Иванэ Орбелиани, который надеялся через него получить доступ к власти. Демна, воспитанный в духе противления своему дяде и усиления княжеских родов, однако, про себя таил совсем иные мысли и вполне сочувствовал тому, что делал Георгий. Когда Иванэ поднял восстание, то мятежники вместе с Демной заперлись в Лорийской крепости, а меня отправили просить пощады у азербайджанского правителя. Юный царевич стремился к примирению с дядей, а Ивана хотел насильно удержать царевича при себе, чтобы иметь в его лице орудие против царя и привлечь на свою сторону народ. Вынужденный скрывать свои намерения Демна тайно ночью покинул крепость и направился к лагерю, где находился командующий войсками царевич Сослан, надеясь найти у него защиту. Опасаясь измены и предательства, Демна не взял с собой никого из приближенных, кроме оруженосца. Он не знал, что по приказанию Иванэ за каждым его шагом следили, чтобы не допустить его перехода к Георгию. Оруженосец, боясь нападения, предпочел ехать с ним глухими горными тропинками, но в одном из ущелий они были внезапно окружены вооруженными всадниками, которые потребовали, чтобы царевич следовал за ними. После отказа Демны они обнажили мечи, и завязался жаркий бой, где никто не мог, кроме оруженосца, оказать помощь несчастному царевичу, оказавшемуся в горах без всякой защиты. Когда Демна был вышиблен из седла и тяжело ранен, его подхватили всадники и скрылись вместе с ним, навеки похоронив в горах тайну своего злодеяния. Обо всем этом нам рассказал оруженосец, которого мы нашли уже истекавшего кровью и который вскоре после того умер на наших руках. Он был уверен, что никто из царского лагеря не знал об их выходе из крепости, никто не мог преследовать царевича, Я шел на помощь с войсками, но по дороге до нас дошли слухи, что мятежники сдались Георгию. Иванэ ослепили и бросили в темницу. Услыхав эту грозную весть, я повернул с войском обратно и с двумя сыновьями бежал в Персию. Бог будет судить Георгия за его деяния, нас же постиг суд земной.

Воцарилось тяжелое молчание, так как от волнения и усталости Липарит не мог больше говорить, покорно предоставляя Гагели выносить свое решение: простить или осудить его, взять под свое покровительство или отвергнуть всякую надежду на его примирение с царицей.

Гагели был так поражен всем слышанным, что долго не мог отозваться на признание Липарита и высказать ему сочувствие. Его рассказ о гибели Демны не открывал истинного виновника злодеяния, но все-таки устанавливал причастность Иванэ Орбелиани к этому убийству. Рассудив про себя, что Липарит своим свидетельством может заставить патриарха снять обвинение с царевича Сослана. Гагели, наконец, отозвался и с искренним дружелюбием ободрил его.

— Твой рассказ мог бы тронуть и самые камни, источая из них кровь и слезы. Но не впадай в уныние. Пусть порукой тебе служит мое слово, что ты будешь помилован и возвращен в Иверию. Полагаю, что судьба нас с тобой свела, чтобы послать тебе избавление.

Здесь мысли Гагели вдруг перенеслись к недавнему плену у исмаэлитов. Он пристально посмотрел на Липарита, что-то вспоминая, и вдруг неожиданно спросил:

— Скажи мне, где же твои сыновья? Давно ли не имеешь от них известий?

Липарит очнулся от оцепененного состояния и тяжело вздохнул.

— Судьба разбросала нас в разные стороны. Я не знаю, какая участь их постигла. Одного я утерял в Персии, а с младшим — Иванэ — несколько лет жил в Антиохии; затем мы направились в Палестину, но по дороге на нас напали разбойники и похитили сына. До сих пор не могу найти следов его и узнать, кем он был похищен. Думаю, что его убили, иначе он прислал бы известие о себе. Видно, господь сулил кончить мне свою жизнь в одиночестве!

— Вспомни, как говорит наш песнопевец: «Ни одна слеза в мире не пропадет бесследно, и никогда всевышний не оставит человека, если он остается ему верным», — с некоторой торжественностью начал Гагели и, помолчав, веселее добавил: — Никогда радость не приходит одна. Если ты не смог найти своего сына и ты думаешь, что он мертв, то я тебе принес радостную весть о нем. У меня есть основания полагать, что он жив, и ты скоро с ним увидишься!

— Иванэ жив?! — воскликнул Липарит и поднялся. — Не ошибся ли ты? Говори скорей, что ты знаешь о нем? Где ты его видел? — дрожа от волнения, не веря, боясь и сомневаясь, Липарит смотрел на Гагели, жадно ловя каждое его слово. Гагели подробно, не торопясь, рассказал ему об исмаэлитах, о своем пребывании в их замке и о служителе-иверийце, который оказал им неоценимую услугу, помог освободиться из плена.

— Хотя он и скрыл от нас свое имя, очевидно, боясь мести исмаэлитов, — продолжал Гагели, — но, прощаясь, сказал нам: «Найдите на Черной горе, близ Антиохии, Липарита Орбелиани и передайте ему все, что видели и слышали от меня. Он один может спасти меня из плена и открыть вам мое имя». Суди сам, кто другой, кроме сына, мог знать, где ты находишься, и ждать от тебя спасения?!

На глазах Гагели произошла удивительная перемена. Липарит выпрямился, глаза его засверкали живостью и огнем, лицо от радостного возбуждения покрылось ярким румянцем, и весь он так преобразился, что нисколько больше не походил на дряхлого старика, проводившего свои последние дни в пещере.

— Ты принес мне жизнь, мертвого оживил. Кто бы ты ни был, как бы высоко или низко ни было твое положение, ты для меня — вестник с неба, принесший мне спасение. Сын мой жив, и ничто в мире больше меня не страшит!

Он обнял Гагели, выражая ему горячую признательность, и просил его провести с ним ночь в пещере, так как от волнения и радости он лишился сна и больше не мог переносить одиночества.

Утром они сердечно простились, довольные и счастливые своим свиданием.

— В следующий раз я приду к тебе не один, а с тем, кто имеет власть и силу даровать тебе прощение и взять с собой в Иверию, — обещал Гагели. — Ты увидишь царевича Сослана.

Липарит посмотрел на него и во взгляде его одновременно отражались удивление, страх и уважение.

— Всего я ожидал в жизни, но никогда не думал, что встречусь с царевичем Сосланом, — задумчиво ответил он. — Да будет благословенно его имя! А теперь дозволь мне на время отлучиться и выполнить просьбу моего сына. Я возьму быстрого коня и, не замедлив, вернусь обратно. Когда-то исмаэлиты звали меня к себе, и Старец с горы обещал меня укрыть от царского гнева. Наверно, ради этой цели они похитили моего сына, ожидая, что я, рано или поздно, явлюсь к ним, чтобы спасти его. Но не слишком ли поздно я узнал об этом!