Страница 123 из 127
Знакомство возобновилось в Петербурге, куда оба приехали учиться. Все началось с попытки Михаила Алексеевича учить Маню английскому языку (в институте благородных девиц учили французский и немецкий). Английского языка она не выучила, но зато в 1906 г. они поженились.
Отец Михаила Алексеевича отнесся к невестке хорошо, но он был "подкаблучником" и слушался свою красавицу жену. А мать Михаила Алексеевича имела все основания быть недовольной тем, что сын женился на бесприданнице, поскольку она сама, выходя замуж, тоже была бесприданницей и считала, что такая ситуация не должна повториться с ее сыновьями. Поэтому молодые студенты не получили никакой материальной - или моральной - поддержки от родителей, а стипендии в те времена не было. Жили они впроголодь. Поэтому надо было либо давать уроки, либо зарабатывать переводами. Сначала была переведена на русский язык книга "Тормаза Вестингауза", за ней последовали и другие, ей подобные, но помогало чувство юмора, которым Михаил Алексеевич был щедро наделен.
Потом Михаил Алексеевич окончил Политехнический институт и поступил на службу в Азовско-Донской коммерческий банк. Дела семьи - уже было двое детей - поправились, и Михаил Алексеевич смог даже сам материально помогать младшей сестре жены и своему младшему брату. Но банк закрылся в 1918 г., и он перешел на работу в Гужевой трест (управляющий извозчиками), а вскоре после этого - в Госиздат, главным бухгалтером.
Тысяча девятьсот девятнадцатый, тысяча девятьсот двадцатый и тысяча девятьсот двадцать первый годы были в Петрограде нелегкими. Стояли очереди, на человека выдавалась восьмушка хлеба, дров не было, на перекрестке около дома собаки рвали труп павшей лошади, жильцы по ночам дежурили в подворотне с оружием (от налетчиков); на маленького новорожденного третьего сына выдавалось молоко в особом учреждении, справедливо называвшемся "Каплей молока", куда надо было ходить (чтобы выстоять очередь) за полтора километра; но можно было покупать молоко и у пригородных жительниц, только они брали плату мебелью, и квартира вскоре опустела.
Михаил Алексеевич был человек веселый и общительный, у него быстро завелось множество друзей в литературном мире. И, по его обстоятельствам, естественно было опять взяться за переводы. По вечерам в холодной комнате вся семья собиралась вокруг стола и при свете "коптилки", сделанной из масленки для швейной машинки с острой длинной капельницей, работали: старший сын готовил уроки, средний, пятилетний, читал Шекспира (детские книги сожгли - дети болели дифтерией, а дезинфекции не было - одежду, игрушки, книжки пришлось спалить); жена шила и штопала, а Михаил Алексеевич переводил. Вся эта ситуация могла хоть кого повергнуть в депрессию, но Михаил Алексеевич находил во всем смешную сторону: если кто-либо начинал жаловаться, он придумывал какую-нибудь неожиданную шутку и приговаривал: "tout passe!" ("все проходит!").
Так он запомнился: пестрая узбекская тюбетейка, черный, как смоль, чуб, маленькое пенсне, голубые добрые и веселые глаза, ярко-рыжие усики - и нос, готовый всегда вздрогнуть от внутреннего смеха; наклоненная голова и быстро пишущая рука. Весь вечер, половину ночи.
Литературные успехи были значительными: за первое издание перевода романа Эптона Синклера "Джимми Хиггинс" был выдан мешок картошки. (Эта книга потом переиздавалась десять или двенадцать раз, уже за гонорар, и Михаил Алексеевич говорил, что Джимми - его четвертый и самый почтительный сын столько лет кормит родителя!)
Но самое главное заключалось в том, что очень скоро Михаил Алексеевич стал воспринимать работу переводчика как потребность и радость. Время было переломное также и во всех областях литераторского труда: впервые вышло "Искусство перевода" К. И. Чуковского и Н. С. Гумилева, возникали переводческие студии, из которых наиболее замечательной была, вероятно, студия М. Л. Лозинского, давшая классические, прочно вошедшие в русскую литературу стихотворные переводы Киплинга, Эредиа и других поэтов. Испытывал себя на этом поприще (тоже в переводах из Эредиа) и Михаил Алексеевич Дьяконов.
Пост главного бухгалтера Госиздата позволял делать много добра братьям-писателям. И братья-писатели считали Михаила Алексеевича своим: в пустой квартире копилось все больше книг, выходивших тогда в таком множестве - стихи и проза, альманахи; много было именных экземпляров с напечатанным на контртитуле текстом: "Экземпляр Михаила Алексеевича Дьяконова".
Ему все было интересно, во всем хотелось участвовать. Первое его оригинальное произведение было напечатано (кажется, в журнале "Печать и революция") на пари: часть публиковавшихся в журнале стихов были низкого качества, и Михаил Алексеевич объявил, что он тоже берется напечатать любой стихотворный набор слов, даже вовсе лишенный смысла. И напечатал. Потом писал рецензии - на переводы, на стихи; рецензии иной раз ядовитые и убийственные. Так, один тогдашний и небезызвестный поэт умудрился опубликовать (конечно, в порядке "революционного" эпатажа) такие стихи:
Утомленный работою тяжкою,
После людьми по душам бесед,
Сам себе напоминаю бумажку я,
Выброшенную в клозет.
Михаил Алексеевич написал на это "самую короткую в мире рецензию" длиной в одну строчку:
"Удалимся же от места гибели поэта".
Рецензии подписывались псевдонимами: "Пау Амма" (по имени краба в одной из "Вот так сказок" Киплинга), или "Триэмиа" (по именам членов семьи: Михаил (сам Михаил Алексеевич), Мария (жена), Михаил, Игорь, Алексей (три сына). Из-за сокрытия себя под псевдонимом Михаил Алексеевич иной раз принимал "пациентов", приходивших жаловаться на рецензию самому рецензенту.
В 1922 г. Лев Михайлович Михайлов-Политикус (могила его на Марсовом поле - площади Жертв революции, в Ленинграде), назначенный в то время советским полпредом в Норвегию, предложил Михаилу Алексеевичу место главного бухгалтера нашего торгового представительства в Осло:
- Старым специалистам мы не доверяем, наши не знают финансового дела, а вы будете работать честно.