Страница 5 из 15
Раймонд внимательно слушал отца и молчал. Тот продолжил.
-- Легче всего льстить женщинам неоспоримо красивым или неоспоримо безобразным. Уродине нечасто приходится слышать похвалы своей наружности, и она поэтому чувствует себя особенно благодарной тому, кто превозносит её красоту. Что же касается настоящей красавицы, такая принимает дань своей красоте лишь как должное, но ей хочется снискать признание именно за то, что она умна. Слабость мужчин, Раймонд, приводит к тому, что женщины чеканят репутацию человека в высшем свете. Поэтому совершенно необходимо быть с ними обходительным и никогда не выказывать им и тени небрежения, ибо этого они не прощают. Тут они, впрочем, не одиноки, с мужчинами происходит то же самое: у каждого в душе достаточно гордости, чтобы почувствовать самое незначительное пренебрежение и затаить обиду. Поэтому вы должны тщательнейшим образом скрывать свое презрение к человеку, каким бы справедливым оно ни было, если не хотите нажить непримиримого врага.
Когда Шелдон, выслушав наставления отца, собирался уйти, милорд остановил его.
-- Вас не нужно учить сдержанности, мой мальчик. Всегда лучше недоговорить, нежели сказать лишнее. -- Граф замолчал, потом нехотя добавил, -- вообще-то, по моим наблюдениям, наибольший успех у женщин имеют посредственности. Кругозор женщин ограничен: тупоумие они принимают за мужественность, глупость за величавость, в себялюбии видят благородство и в пошлости -- остроумие. Не проявляйте же излишних эмоций, пока не поймёте, что нашли ту, что достойна ваших чувств.
Отец многого не сказал сыну. Последней зимой в Бате милорд неоднократно имел беседы и встречи с миссис Иствуд, сэром Винсентом Сейвари, с миссис Гилмор и некоторыми другими уважаемыми особами. Разговоры эти были ненавязчивы и вдумчивы. Отцы и матери невест во время неторопливых робберов наперебой расхваливали своих дочерей перед отцом богатейшего наследника графства. Шелдон понимал, что далеко не все сентиментальные рассказы о доброте и кротости упомянутых девиц правдивы, и потому, очертив перед сыном круг возможных претенденток, решил предоставить выбор ему самому. Всё-таки уединиться в алькове под одеялом сыну нужно будет с той, что заставит биться его сердце, а не той, что покажется приятной отцу. И теперь, отметив, что он весьма им доволен, милорд выразил надежду, что его сын своим выбором не оскорбит ни благородство их рода, ни чистоту крови. Напоследок тихо добавил:
-- Я... горжусь тобой, Раймонд... -- голос милорда задрожал, но тут же и выровнялся, -- и искренне надеюсь, что будущая графиня Шелдон будет достойна продолжить наш род.
Раймонд вышел от отца растроганным, задумчивым и чуть растерянным. Про себя он подумал, что советы отца весьма противоречивы. Если женщины и впрямь столь ничтожны, как же найти среди них достойную-то?
* * *
Войдя в светское общество, Раймонд искренне стремился следовать советам отца, отметив, что женщины похожи на нарисованный им портрет. Суетные и пустые, болтливые и вздорные, они порой вызывали даже оторопь: ему казалось, что они специально прикидываются дурочками. Говорили девицы только о любви, закатывая глаза и вздыхая. И какую же из них выбрать-то? У него -- виконта, сына графа Шелдона, была возможность сделать свою супругу виконтессой, а в будущем и графиней, но брак с ним -- вот в чём была беда -- не мог сделать глупышку умной.
Посетив пару званых вечеров, Раймонд утомился, ибо был слишком глубок для светской болтовни ни о чём, впрочем, его выручали титул и врожденная светскость. К нему мало кто рисковал обратиться с излишней фамильярностью, но даже если это случалось, молодой виконт всегда умел сказать нечто обтекаемое, приятное и ни к чему не обязывающее.
Теперь, когда лондонский сезон завершился, в город к Пасхе вернулись все знатные семьи. Вечер у Винсента Сейвари знаменовал начало новой весенней кампании сватовства и ухаживаний, открытие сезона в провинции, который обычно продолжался до Рождества. Раймонд надеялся, что на вечере у Сейвари, где впервые соберётся весь цвет общества, ему повезёт больше, чем на званом ужине у Салливанов. В этот вечер хозяева не сильно утомили его -- у них не было дочерей, но они так лебезили перед ним, что он подлинно устал. Покидая гостиную и прощаясь с миссис Салливан, уже на лестничных ступенях парадного, виконт чуть посторонился, пропуская в дверях какого-то офицера, и тут взгляд его неожиданно упал на девушку, сопровождавшую пятидесятилетнюю, очень полную и явно нездоровую женщину, которую она называла миссис Грэхем и заботливо усаживала в старенький обшарпанный экипаж. Он почему-то не заметил её за столом, впрочем, вспомнил он, она сидела за вистом у окна, но не поворачивалась.
Девушка была в неброском бледно-розовом платье, на лебединой шее выделялась только нитка недорогого жемчуга. Черты -- необыкновенной, точёной правильности -- казались бы мраморными, если бы не огромные серые глаза, глубокие и удивительно живые, нежные розовые губки и прекрасные густые волосы цвета выбеленного льна. Проводив её взглядом, чуть прикрыв глаза, Шелдон представил розовые жемчужины на сером шёлке. Да, розовый жемчуг в каплях весеннего дождя...
Но кто она? Осторожно поинтересовавшись у миссис Салливан, кто сопровождает миссис Грэхем, он узнал имя той, что неожиданно привлекла его внимание. Мисс Патриция Монтгомери. Ему в нескольких довольно путаных словах поведали грустную историю несчастной миссис Грэхем, потерявшей прелестную дочь, обещавшую стать подлинным украшением общества. Если бы ни милосердие покойного сэра Джереми, несчастная миссис Грэхем и вовсе осталась бы на старости лет одна, но теперь её и бедного молодого мистера Грэхема поддерживает мисс Пэт. Приданного у мисс Монтгомери нет, и от Грэхемов она ничего не получит -- их состояние тает, мистер Гэмфри не может заниматься делами... Мисс Пэт -- приживалка...
Шелдон мало что понял из этих невнятных объяснений, но неожиданно вспомнил -- очень отрывочно и смутно, что уже видел её когда-то в отрочестве, но где и при каких обстоятельствах -- вспомнить не смог. Но что он делает? Он безумец. Отец назвал тех, среди которых он может выбирать. Она бесприданница, к тому же может оказаться пустенькой дурочкой. Он не может оскорбить выбором отца. Первая встречная! Это вздор. Шелдон поморщился. Он просто... что лгать себе-то? Он хочет женщину -- и готов в первой же увидеть красавицу. Это сумасшествие и телесный голод. Шелдон уже с трудом справлялся с собой, с желаниями, становящимися всё навязчивей и тягостней. Но был твёрд. Всё вздор. Красота лица не залог здравомыслия. Что он знает о ней, чтобы увлечься? Нелепость. Отец ни словом не обмолвился...
Раймонд понимал, что отец не случайно обозначил ему круг претенденток, "достойных продолжить его род". Это было приказание отца -- сыну. Он исполнит то, что приказал отец. Воля отца незыблема -- по Божественному праву и по праву любви. "Слава человека -- от чести отца его, и позор детям -- мать в бесславии. Сын! прими отца твоего в старости его и не огорчай его в жизни его. Оставляющий отца -- то же, что богохульник, и проклят от Господа раздражающий мать свою..."
Но не только Писание руководило Раймондом. Он любил отца -- любовью застенчивой и трепетной, нежной и заботливой, и огорчить его даже пустяком -- не мог. А выбор невесты пустяком не был. Первая встречная... "приживалка", промелькнули в памяти пренебрежительные слова миссис Салливан. Раймонд болезненно поморщился. Господи, зачем так... зачем это всё... Завтра вечер у сэра Сейвари. Не думать. Случайное впечатление. Игра света, плотский голод, искушение дьявольское.
И Раймонд запретил себе любое помышление о девице.
Но он закрывал глаза -- и снова видел розовый жемчуг в каплях весеннего дождя на струящемся сером шёлке.