Детство Сашки

— Са-а-аш, — проныл младший. — Есть чего-то хочется.

— Да мы же недавно завтракали!

— А все равно хочется. Бабушка говорила, что мы растем. А когда растешь, надо больше есть.

На кухне они доставали из холодильника знакомый бидон с квасом, который ежедневно вечером снова наполнялся у той же желтой бочки, до которой через парк — рукой подать, отламывали по ломтю белого хлеба, и рассаживались вокруг маленького кухонного стола. Кухня-то совсем маленькая. Не то что у бабушки, где даже когда все готовят — все равно место остается.

Поев и смахнув со стола крошки, старший опять садился на диван с книгой, а младший пытался найти себе занятие, ходя из комнаты в комнату, выдвигая и задвигая ящики стола.

Скучно. На улице отличная погода, но куда им идти — одним?

— Са-а-аш, мне скучно.

— Почитай.

— Не интересно.

— А у меня интересная книжка!

— Так дай ее мне!

— А я что делать буду?

…

Вечером квартира наполнялась людьми и гомоном. Готовился ужин. Кто-то бегал в магазин. Приносили свежий хлеб и свежий квас. Только два брата были как будто лишними. Они сидели и ждали, когда их позовут на кухню, куда помещались все только в две смены.

— Ну, что делали? — спрашивал, весело посматривая из-под очков, дедушка.

— Я читал, — ковыряясь в тарелке отвечал старший.

— А я ничего не делал…, - говорил младший со слезой в голосе. — Мне здесь скучно.

— Ну, ладно тебе, вот суббота настанет, и я вас к бабушке отвезу. А пока можно играть в разные игры. Вон, в шахматы, например.

— Я в шахматы не умею.

— Ну, попроси брата, пусть научит.

— Он книжку читает. Интересную.

…

И следующий день был похож на предыдущий. И третий тоже. А потом книжка кончилась. И старший брат, со вздохом отложив ее в сторону, сказал:

— А давай играть!

— А как? В шахматы я не умею.

— Я новую игру придумал.

Он придумал неизвестную страну, которую нужно было хорошо выдумать и описать. У дедушки была выпрошена тетрадь, в которую занесли первые слова и рисунки. Два брата, склонив головы к тетради, выдумывали герб и название и вид денег. Рисовали карты, придумывая названия островов, мысов, рек и гор. Когда страна была выдумана, началась война. К ним вторглись захватчики. И надо было отбивать атаки, рисовать планы обороны, придумывать расстановку войск. Вот тут помогли шахматы. На шахматной доске можно было расставить любые отряды в любом порядке.

Отрывались только на то, чтобы вытащить холодный, весь в капельках испарины, бидон из холодильника, налить по стакану холодного темного кисло-сладкого кваса, и с ломтем хлеба в руке снова бежать в комнату, к новой игре.

Конечно, наши победили. Наши побеждают всегда. И теперь надо было выдумать, нарисовать и раскрасить красивые ордена и медали. И решить, кому и какой орден надо вручить.

А потом надо было еще открыть разные полезные ископаемые. Потому что война закончилась, и можно делать открытия. А еще надо было совершить кругосветное плавание, и описать все-все-все, что найдется и откроется. Наверняка, там был еще один континент! А может и два.

Но тут наступила суббота, и дедушка, как и обещал, отвез братьев на трамвае обратно к бабушке и передал с рук на руки.

Вот только тетрадка та осталась в столе, в тайном месте, под газетой, в самом конце. И не убрана в шкаф оказалась книга. Лев Кассиль. «Швамбрания».

А на расспросы бабушки, чем же они там питались, когда все целыми днями были на работе, младший уверенно отвечал:

— Булька-квас.

— Чего? — не понимала бабушка.

— Чего, чего, — бурчал старший. — Булка, говорит, квас.

Сапоги

Осень начиналась с запаха подсолнечного масла, пропитавшего руки.

С антресолей, поставив табуретку на стол, взгромоздившись на самый верх, пока мама внизу держится за деревянные ножки, папа по пояс погружался в темное нутро антресоли и скидывал оттуда, что-то бурча в темноту, осеннюю и зимнюю обувь. Левой рукой, правой, левой, правой. На пол летели со звонким стуком каблуков или мягким глухим отскоком валенки, сапоги, лыжные ботинки, еще и еще что-то.

Сашка тут же, прикрываясь рукой, чтобы не накрыло ничем сверху, выдергивал из обувной кучи свои сапоги. Он очень любил кирзовые сапоги, наподобие солдатских, только маленькие, его размера. Еще у него был солдатский ремень с бляхой и звездой на ней. Ремнем осенью Сашка подпоясывал пальто. Серая кепка на голову. Настоящий партизан, как показывают в кино.

Только надо было подготовить к мокрой осени сапоги. Сама по себе кирза воду не пропускала. Папа уже объяснил, что это просто такой брезент специальный с пропиткой. А вот низ сапогов, где кожа пришивалась к подошве, мог пропустить влагу, и тогда уже гулять бы не пустили, пока не просушишь досуха.

Мама выдавала старую мыльницу и наливала в нее немного подсолнечного масла. Того самого, с которым делали салат. Или еще лили в квашеную капусту. Но вот жарить на нем — такого не было. Жарили на маргарине и на масле. А подсолнечное — в салат. Или вот на сапоги еще.

Сашка брал ватку, туго ее комкал, свертывал, а потом мазал сапоги маслом. Оно тут же впитывалось. Он мазал снова, основное внимание уделяя швам. И так, пока не закончится все в мыльнице. Он мазал и посматривал на улицу, где моросил легкий дождь, а на земле толстым слоем лежали листья в неделю опавших тополей.

Когда масло впитается, надо было сапоги поставить на батарею, чтобы просохли. И тогда по комнате разносился запах семечек, и снова хотелось, чтобы было лето, чтобы была жара, чтобы можно было идти в кино и щелкать по дороге семечки, разговаривая о чем-то важном с другом. А если пойти в кино с родителями, то семечки щелкать было нельзя, потому что некультурно плеваться на улице. Они разрешали грызть, но только дома. Дома семечки насыпали в пол-литровую банку, все ложились вокруг нее, и смотрели телевизор, плюя шелухой в подставленные под подбородок газетные фунтики.

Когда сапоги просыхали, и если по коже провести пальцем, он оставался сухим, начиналась чистка. Как в армии — так учил папа. Надо было жирно намазать обувь черной ваксой, а потом долго-долго втирать, вбивать ее размашистыми ударами жесткой щетки, пока весь сапог не покрывался ярко-черным, не начинал вкусно пахнуть. Но он еще не блестел. Для блеска бралась специальная тряпка, старая байковая пеленка, порезанная на полосы, и ею полировался каждый сапог, уже надетый на ногу. Мазать можно было и так, присев просто около банки с ваксой. А вот для блеска ноги надо было сунуть внутрь. Мама всегда при этом смеялась, потому что смешно выглядели голые коленки и черные сапоги.

Ну, вот…

— Па-ап, а теперь можно гулять?

— Пообедай — и можно. Ваське позвони.

— Ага.

«Карманные»

Карманных денег у Сашки не было. Ну, просто не было. Деньги давали на покупку, перед тем как выйти в магазин, помахивая сеткой, которую в «Крокодиле» называли совсем не по-местному авоськой. Сетки были самые разные, и даже были тянущиеся, позволяющие засунуть в себя целый большой арбуз. И еще они были очень удобные — сунул в карман, и пошел себе в магазин. И никто не видит, что в магазин идешь.

Если же, как в кино, выскакивать и прыгать, размахивая сеткой, то могли подойти местные пацаны, или еще хуже — крикнуть:

— Эй, парень, иди сюда!

А если не пойдешь на крик, а побежишь дальше, то будет такая погоня, такая погоня — ого-го! Только успевай прятаться за угол и менять направление. И еще хорошо, что Васька живет как раз там, где магазин. Можно к нему забежать в гости, а потом, поглядев заранее, убедившись, что преследователи убежали, выйти и пойти за буханкой хлеба. Хлеб назывался просто и ясно: буханка черного или буханка серого, батон белого или плетенка с маком. А когда приезжали гости, они говорили смешное «сайка» и «хала», и их никто в магазине не понимал.