Страница 14 из 23
Среди мер, предлагавшихся пастырями Петербурга, выделим следующие:
1. Усиление церковной благотворительности. Как сказал один участник собрания: «Необходимо не только избавить священника от горькой необходимости брать с рабочего за требы, но дать возможность пастырю самому являться с реальной помощью в среду рабочей бедноты»[117].
2. Изменение содержания проповеди. «Она больше будет иметь значения только в том случае, если будет оживлена современностию и будет считаться с действительными нуждами жизни поучаемого населения»[118].
3. «Печатное слово», издание газеты или листков, как «немедленный и своевременный отпор сеемой среди рабочих смуте»[119].
4. «Учреждение христианских братств для сплочения рабочих к разумной христианской жизни» [120].
5. Преодоление дезорганизации прихода, причиной которой является отсутствие единства пастырского влияния.
Однако при столкновении с реальной церковной действительностью многие инициативы оказались неосуществимыми. Так, сразу же стало ясно, что «вопрос об усилении благотворительности, при всей желательности этого усиления, в том виде, как оно предложено, не мог получить практического разрешения ввиду связи этого вопроса с вопросом о расходовании церковных сумм, об обеспечении духовенства жалованием и деятельностью существующих приходских благотворительных обществ»[121].
На собрании 7 апреля выяснилось, что для решения вопроса об усилении пастырского влияния посредством печати также «пока нет благоприятной почвы, ввиду технических затруднений и трудностей изыскать потребные материальные средства»[122].
Идея создания христианских церковно-приходских братств получила всестороннюю поддержку, но проект устава такого братства был окончательно подписан митр. Антонием только 26 апреля 1906 г. [123] после длительных обсуждений в духовной консистории и с петербургским градоначальством.
Зато мысль о недостатке объединения проповеднических сил была подхвачена епископом Гдовским Кириллом (Смирновым) и вылилась в целое дело против Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви, проповедники которого, как утверждал еп. Кирилл, «не только не считают нужным спрашивать совета местного духовенства о своей проповеднической деятельности, но даже не дают себе труда поставить местный приходской причт в известность, что в пределах порученного ему прихода открывается новый пункт собеседований с народом»[124].
Таким образом, «собрания иереев» вряд ли могли стать достойной площадкой для молодых столичных священников, размышлявших не о частных преобразованиях, а об исцелении всего церковного организма. Принимая участие в собраниях пастырей, члены группы «32-х» могли еще раз убедиться в том, что если не воплотимы в жизнь даже столь простые меры, значит что-то нарушено в самом основании церковного устройства.
В предисловии к сборнику «К церковному собору» группа петербургских священников, описывая свою историю, не упоминает о пастырских собраниях и даже о девятом января. Среди внешних причин, повлиявших на рождение группы, они называют три: 1) тяжелое положение нашей православной церкви, связанной внешне подчинением государству; 2) возвещение свободы религиозной жизни иноверным и инославным; з) волна освободительного движения и начавшаяся крупная реформа в строе государственных и общественных отношений. Первая причина, как сказано в предисловии, «уже давно сознавалась и указывалась и верующими мирянами, и самими служителями Церкви»[125]. Все это, в совокупности с описанной выше предысторией движения ревнителей церковного обновления, позволяет утверждать, что революционные события явились хотя и не причиной, но мощным внешним толчком для кристаллизации и обнародования идей церковного обновления и окончательного оформления группы «32-х».
Петербургские священники обратились за поддержкой к митр. Антонию (Вадковскому), первенствующему члену Св. Синода. 14 февраля 1905 г. состоялась встреча молодых клириков с митрополитом и викарными епископами Санкт-Петербургской епархии. На следующий день эта встреча была по свежим следам «протоколярно» описана о. Константином Аггеевым в письме своему киевскому другу.
Дорогой Петр Павлович!
Вчера совершилось важное событие, могущее отразиться большими последствиями. Мы были у митрополита в количестве 21 человека. М<итрополит> пригласил к беседе трех викариев – Кирилла, Сергия и Антонина[126]. Ввиду важности дела постараюсь описать тебе протоколярно.
Принимаем благословение. Среди нас ни одного протоиерея. «Все, – говорит Владыка, – молодые». Сели. Открываю по заранее составленному плану беседу я. «В<аше> В<ысокопреосвященство>! 11 февраля мы – группа свящ<енников> – просили нас принять. Ныне имеем честь предстать пред Вами. Считаем своим долгом сказать, что среди нас нет многих согласных с нами во взглядах: мы не собирали внушит<ельного> количества. Я лично, недавно служивший в двух других епархиях, свидетельствую, что и там немало лиц, которые готовы будут подписаться под нашими взглядами.
Усердно просим: оцените наши пожелания не количеством или качеством лиц, представляющих их, а существом дела, внутренней истиной. Юны мы, как изволили Вы выразиться, и малы, но да совершится на сей раз хвала Богу, Высочайшей Правде – из малых и юных уст!»
Затем речь ведет о. Чельцов: «Исповедуем свою вину. До сих пор мы приходили в Ваши покои лишь за нагоняями да наградами. Видели в Вас Владыку и только. Ныне желаем видеть Отца». А<нтоний> прерывает: «И мы исповедуем свою вину: мы, быть может, были в этом виноваты. И теперь очень рады Вашему почину».
Чельцов: «Мы читали Ваше заключение о свободе совести. Я лично слышал от Вас, что Вы высказались за полную свободу совести, и дал Вам за это земной поклон. Позвольте такой же земной поклон принести от лица всех здесь присутствующих… Вы сняли позорное пятно с нашей церкви, освободив ее от полицейских обязанностей».
А<нтоний> прерывает и говорит: «Подтверждаю бумагой, что теперь полная свобода совести с возможностью перехода из православия в любое исповедание».
Чельцов: «Отныне чуждые государств<енной> опеки мы должны стать на свои ноги. Только внутренней мощью можем вести борьбу с иначеверующими. Время подумать о тех условиях, в которых нам приходится жить и действовать. Свободны ли мы, члены господствующей церкви?»
После некоторого малозначащего перерыва вступает о. Слободской:
– Мы не свободны. Синод наш раб светской власти. По существующему узаконению – фактически подтверждаемому, – постановления наших иерархов, не доложенные Государю обер-прокурором, остаются недействительными. Наш оплавляющий Ц<ерковный> иерарх не имеет права доступа пред Государем. Такое ужасное положение Центрального Церк<овного>Управления отражается тяжело на всей церковной жизни. Чего не коснись, во всем мы должны озираться на Литейный, где живет О<бер>-пр<окурор> и его товарищ.
В Комитете министров нашу церковь представляет не лицо священника, а мундир. И ныне, когда все винты нашей государственной жизни развинтились и когда мы накануне коренной реформы нашей госуд<арственной> жизни, мысль наша – о церкви и ее реформе. Кто же скажет о них? Просим собора всероссийского. Пусть идея соборности прежде всего найдет место там, где она издавна имела его…
117
Там же.
118
Там же.
119
Там же.
120
Там же.
121
ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 97. Д. 7. Л. 49–52.
122
Там же.
123
Там же. Л. 58.
124
Там же. Л. 47–48 об.
125
К церковному собору. С. I.
126
Речь идет о трех викариях Санкт-Петебургской епархии: епископе Гдовском Кирилле (Смирнове; 1863–1937), епископе Ямбургском Сергии (Страгородском; 1867–1944), епископе Нарвском Антонине (Грановском; 1865–1927).