Страница 45 из 47
Видимо, нужно было сказать об этом и так. И только так. И не только… Общее звучание поэмы в этом смешении достанется Заболоцкому. В нем душа утолит жажду консерватизма формы. Формы содержательной:
Сила Заболоцкого в беспримесной, неуязвимой эпичности. Например, самое начало поэмы:
Это эпос, освобожденный от примесей – «химически чистый». Однако, добиваясь вящей эпичности, Заболоцкий зачастую намеренно понижает температуру подлинника. И конечно, он больше захватывает, когда позволяет дать живое движение, нарушающее равновесие общей статики. Например, Гоготур говорит царю:
Это прежде всего стихи. И все-таки предпочтительнее тут вспомнятся слова мандельштамовского Гоготура – именно, подчеркиваем, слова, а не стих как таковой.
(Предпочтительнее, несмотря на эти три: не, не, не.)
Как видим, преимущества, достоинства и недостатки идут в переводах совсем не по линии близости или дальности к оригиналу.
«Гоготур и Апшина» не лучший из трех переводов Цветаевой – пусть она нашла в поэме свою тональность, отличную от тональности и «Этери», и «Раненого барса», ее дар не развернулся тут полностью. Она не могла поднять поэму на одной дидактической волне, чего-то ей не хватало. В противоборстве, в борьбе двух богатырей ей не хватало… борьбы, противоборства. Ведь при всем противостоянии Гоготура и Апшины – это не резко выраженное противостояние злого и доброго, как, например, в поэме «Этери». Тут, в определенном смысле, борьба равных, поэтому Цветаева обезоружена, ей некуда израсходовать свою яростно проявляемую силу сочувственного вмешательства – как это было в «Этери». Не могла она проявить и ту сердечность и восхищенность, какую проявит к зверю в «Раненом барсе». Не было и повода для чисто музыкальных решений, которые она нашла в «Этери», где, например, тему визиря Шерэ – тему зла – она повела как музыкальную партию с четким ритмическим рисунком: «ликом темен, взором дик»:
Таких решений не нашлось для поэмы «Гоготур и Апшина».
То же и Заболоцкий – в этой поэме как-то урезано самое для него отличительное – не стало пищи его чисто живописной, пластической стороне – в других поэмах она достигает высшего мыслимого совершенства. В этой же поэме многое оказалось у него сработанным на холостой тяге ремесла и мастерства. Но это только в сравнении с такими его переводами поэм Важа Пшавела, как «Алуда Кетелаури» или, например, «Копала». Правда, и этот перевод не стал переводом «академическим», переводом «академического толка» – это был все-таки его перевод, неотделимый от всей проделанной им работы, которую справедливо следует именовать – Подвиг и Школа, о чем нужен отдельный и особый разговор. Теперь, когда в переводческой школе этого направления произошло чрезвычайное накопление сил, этот разговор о Заболоцком как об одном из основателей школы насущен, как никогда. Настало время дать объективную оценку проделанной им работы в качестве переводчика.
Перевод «Гоготура и Апшины» Заболоцкого, так же как и переводы этой поэмы Цветаевой и Мандельштама, не достигают до высоты и глубины подлинника. «Мифологическая концепция» в этих переводах не «играет» – спит – она еще на уровне подстрочника, не ожившего, воспрянувшего стихотворения. Так, сила Гоготура, который взваливает дерево на плечо и идет себе, попыхивая трубкой, в переводах – вопрос количественный, у него этой силы больше, тогда как у Важа Пшавела тут нечто качественное, незаурядное, даже нечеловеческое, мифологическое.
Тут принципиально другая система, другой быт, другое общество, другая мораль, другой пейзаж. Что ни шаг – другое. И в то же время нечто не постороннее тут, а человеческое, трепещущее. Существующие переводы, конечно, являются целостными концепциями прочтения поэмы – поэма дает повод такому прочтению, и все же мифологическая концепция не была в достаточной степени внутренне прояснена. «Гоготур и Апшина» принадлежат к тем полностью не разгаданным созданиям человеческого гения, чья окончательная, если она возможна, концепция, которой является перевод, – впереди.
Как справедливо писал Заболоцкий: «Успех перевода – дело времени; он не может быть столь же долговечен, как успех оригинала». Неудовлетворительность существующих переводов… Ныне «культурный голод» утолен, и неизвестно, когда еще вновь ветер эпохи откроет книгу на этой странице… Гадать не нам. И кто откроет, кто посягнет? Какие-то имена уже сейчас могут быть произнесены вслух: А. Межиров и Б. Ахмадулина. Из малоизвестных публике – В. Леонович. Имена проверенные, апробированные на грузинской поэзии…
…Будем благодарны имеющемуся. Каждый перевод – прекрасен в своем роде: он дает, даже изолированно от всего, понятие о многом, очень о многом…
Вот едет Гоготур:
В одной строке – наглядна – вся «стилистическая» мысль, при сохранении буквальности. Правда, по-грузински это «тогда» бесконечно – оно и сейчас, и миллионы лет назад – «абсолютное прошлое», по-русски это неощутимо… Но тут же, в следующей строке, во искупление недостаточности предыдущей, Мандельштам дает такое:
Цветаева в этом же месте дает синтетический образ чрезвычайной силы:
Читатель – оцени!
А у Заболоцкого – тоже прекрасно в своем эпическом плане:
И далее, далее: начав, нельзя остановиться – такова тяга!
Это видел, как «сочится влага вниз по скалам», – не только Важа Пшавела, но и Заболоцкий. Стихи пронизаны силой, присущей только очевидцу, и в то же время то как бы голос всей русской классической поэзии: «Цветами покрывались балки», «В верховьях тают ледники» – казалось бы – ничего особенного, а ведь вот сколько тут для русского читателя! Невозможно это было бы «перевести» обратно – таков феномен непереводимости. А сколько такого предельно простого, говорящего грузинскому сердцу, – увы, недоступно, – потому что это осталось в подлиннике и присуще стиху Важа Пшавела на родном языке, и только.