Страница 21 из 47
Интересно, что в прозе Цыбулевского можно встретить и другие следы такого же не интонационного интернационализма – грузинской традиции русской речи, прелюбопытнейшего содружества двух речевых стихий. Например, такой оборот: «…и все собрались лепестки внезапно» (с. 216) – или: «пропал день бесследно…» (с. 280). И здесь мы видим тот же феномен опережения предметом своего определения, выраженного на сей раз наречием. Определяемое, предшествующее определению, – быть может, такова мелодическая традиция грузинского русского языка? Даже примелькавшееся название – «Хлеб немного вчерашний» – не соотнесено ли и оно с грузинскими речевыми мелодиями и оттенками, которые русский поэт и переводчик поэтов грузинских – Александр Цыбулевский – конечно же, великолепно знал?
Посмотрите, как он разбирает несовпадения мелодий и смыслов в грузинском и русском языках (РППВП, 30):
…«Вахме» – восклицание – причем русское «ох» и «ах» его не передает – «как мне жарко» – тут непереводима особенная направленность центростремительная (выделено мной. – П.Н.: и здесь инверсия!) – жары – грамматически к первому лицу, заостренно подчеркнуто, что именно «мне жарко». Далее, в четвертой строке вроде бы тавтология, повторение третьей… – дословно: «Как очень жарко!» Тут играет именно то, что в предыдущей строке упор был на том, что жарко ей, а тут жарко безлично, вообще жарко…
Эти грузинские речевые мелодии, собственная мелодика грузинского стиха неуловимо отчетливо слышна в ряде стихов Цыбулевского и может запросто обходиться и без «инверсий». Вот уже приводившийся пример – стихотворение «Равновесие» (с. 103):
Завершая разговор о «грузинских» инверсиях, отмечу, что у них есть разновидность, сближающая, объединяющая их с собственно русской традицией – этакое симметричное обрамление существительного определяющими его прилагательными[106], например «конфетных бумажек навощенных» (с. 215), «болтливый попутчик неотвязный» (с. 271) и т. д. Этот прием коренится в желании как можно точнее и полнее определить предмет или явление. Тут одним-единственным эпитетом не обойдешься, и двух-трех может не хватить. В этом кроется своя жизненная правда, соответствие с реальной сложностью и многогранностью мира и составляющих его частей.
Но мир не только сложен и пестр, он еще и противоречив, динамичен, и это постоянно толкает такого честного по отношению к жизни поэта, как Александр Цыбулевский, на алогизмы, оксюмороны и парадоксы (выделено мной. – П.Н.):
Или в стихотворении «Медальон» из дагестанского цикла «Кубачинский орнамент» (с. 52):
Или же эта строфа (с. 34):
Немало примеров такого рода уже приводилось выше в другой связи, например:
…Звук неразговорчивый Куры (с. 8).
Или:
…эта связь бессвязности самой» (с. 38).
Или:
…Мне подали пустые качели – / Навсегда на секунду исчез («Блин», с. 105).
А вот строфа из стихотворения с весьма характерным названием – «Две ясные неясности» (с. 129; оно вставлено в прозаическую вещь):
…Он поднимает пьяные глаза. / Как он небрит, растрепан и юродив! / Ах до чего он против, против, против. / Ах – против, против – до того, что за и т. д.
Еще больше свидетельств алогичности бытия находим в прозе:
– Получите, с нас, пожалуйста. Официант согласно кивает, но медлит и медлит стремглав (с. 120, «Момент»).
Или:
Рядом ларек пивной – бутылки прямой на земле… И между ними прогуливаются, стоя на месте (с. 121, «Пропадает стихотворение»).
Или:
…И снова свадьба. Холодные горячие закуски. Шутки. Молодые старые. ‹…› Подойдет группа мужчин и рассеивается с подобающей веселью мрачностью. ‹…› Важные дела бездельников под дождем. ‹…› Шел соблазнительный дымок от котла. И моя их ложка рядом. ‹…› Остатки ворот говорят-молчат о том, что тут было не было. ‹…› Современные древние постройки называются реконструкциями. ‹…› Легко описуемый, так называемый неописуемый гнев хана. ‹…› А все же комплекс дворца Ширваншахов – серое прекрасное… Дворец не имеет отношения к нефти. Он донефтевой. Тут серое равно голубому. Серое голубое поет («Хлеб немного вчерашний», с. 211, 231, 232, 238, 241, 247, 250, 252).
Или:
А невдалеке шумит нешумно базар, но не в базарный день. ‹…› Все это было царством потерь – любые находки… («Шарк-шарк», с. 281, 289).
Сопрягаемые эпитеты и определения полярны, противоположны друг другу – это, как правило, оксюмороны. Порой они грамматически неожиданны и встряхивают нас семантически – «медлит стремглав». Казалось бы, одно определение снимает, исключает другое, но на самом деле это не так, ибо не так это в жизни. Северный полюс не отрицает, а подразумевает южный, а оба они – оба! – немыслимы порознь, не могут друг без друга, друг друга утверждают и оправдывают. Так и здесь все эти противоположные и рядом поставленные – полярные – категории несут идею не взаимоисключения (как бы размена) друг друга и, тем более, не их обоюдного уничтожения (аннигиляции), а идею комплементарности, взаимодополнительности противоборствующих взглядов.
Несхожие, противоречащие друг другу вещи и явления сосуществуют, сливаются, но в то же время различимы по отдельности, в собственном бытии. И поэтому у Цыбулевского – при всей его тяге к буквальной тождественности и фигуральности – почти не встречаются сложносоставленные эпитеты и определения, своей фиксированной однозначностью сковывающие истинность восприятия: не серо-голубое, а именно – серое голубое! Именно смежные полюсы и антиномии необходимы Цыбулевскому для полноты описания, читай, запечатления мира. Их посредством он проецирует в словесную плоскость реальную парадоксальность и противоречивость жизни – диалектику бытия![107]
Нужно только еще отметить, что, как и в жизни, подобные сопряжения и противопоставления возможны не только для заведомо полярных, крайних на спектре категорий, обратных друг другу антонимов, но и для категорий, так сказать, более нейтральных, но в то же время отчетливо и качественно отличающихся друг от друга (то же «серое голубое», например).
Зеркальным и неизбежным отражением этого принципа является единение и нечаянное единство вещей далеких, или, как стало модно говорить, далековатых, то есть то, что пролилось в эти строчки:
106
Этот прием нередок у Мандельштама, Ахмадулиной и других любимых Цыбулевским поэтов.
107
Посмотрите, как обрадовался Цыбулевский, найдя нечто подобное, близкий строй мыслей у Александра Блока: «Рецензируя „Фауста” в переводе Холодковского, Блок возражал против однозначности одного места перевода: „…этому месту надо дать ту же двойственность, которая свойственна великим произведениям искусства” (там должен был слышаться крик не одного страдания, но и освобождения от него. Сравните у самого Блока такие „антиномии”, как „радость-страданье – одно”, „Любовь-вражда”). Двойственность – не недостаток, а высокое достоинство. В собрании сочинений Блока есть еще одно упоминание этого просящегося в термины понятия: „…настоящее, то есть двойственное” (Анкета на Некрасова)» (РППВП, 32).