Пещера Рыжего монаха

— Хайт цараби! Похоже, что ты, дадраа, снова что-то натворил, и не лучше ли будет поделиться своими новостями?

Аджин чуть замялся:

— Знаешь, дадхейт, я клятву Ажире дал, что никому не расскажу… А дело такое, что надо рассказать, а то плохо будет.

— Если дело серьезное — говори.

Времени для обстоятельного разговора не было, и Аджин в короткой, довольно бессвязной речи рассказал о событиях минувшей ночи и предшествовавшему им сообщению Василида.

По мере того как Тагуа слушал, брови его все больше хмурились, и все яростнее он затягивался трубкой, окружая себя густыми облаками дыма. К концу рассказа он и вовсе помрачнел.

— А не приснилось ли все это вашему послушнику?

— Нет, дадхейт. Василид за монахами уже давно следил и знал, что они золото прячут. А вчера указ вышел, чтобы лишнее золото отбирать для голодных, — вот они и придумали его увезти.

— Да-а, — протянул раздумчиво Тагуа, — то-то сегодня хозяйка жаловалась, что мальчик до завтрака убежал… Наш юный друг рискует из охотника превратиться в дичь: не всякая трава становится сеном, не всякий храбрец — героем. Будь я на вашем месте, я бы призадумался, прежде чем начинать такую слежку. Ты хорошо сделал, что пришел ко мне.

Помолчав с минуту, он спросил:

— Так, говоришь, они ушли по Черкесской дороге?

— Да, — подтвердил Аджин.

— Ладно. — Тагуа поднялся. — Ты возвращайся в духан, а как только освободишься, иди в ревком и все расскажи какому-нибудь начальнику. Понял?

— Понял. А ты куда?

— Пойду коня у соседа просить.

Они вместе вышли за калитку.

Аджин пробыл в духане до вечера, оттягивая свой визит в ревком. В другое время он с удовольствием бы воспользовался возможностью поговорить с председателем ревкома или начальником ЧК. Но сегодня эта перспектива не очень-то прельщала: дело складывалось так, что за него не похвалят. Пока он утешал себя мыслью, что принял меры: все равно лучше, чем Тагуа, никто не поможет в горах его другу.

Неожиданно вопрос решился сам собой. На улице смеркалось, когда в духан вошел Иван Егорович. Вернувшись домой рано утром, он не застал сына и сейчас, узнав от хозяйки, что Федя так и не появлялся, он пришел в духан в надежде узнать что-нибудь о сыне от его друга. Для Аджина это было даже похуже визита в ревком: судьба Феди касалась отца больше, чем кого-либо другого. С убитым видом, запинаясь, он начал рассказывать.

Тревога охватила Ивана Егоровича.

— Идем в ревком, по дороге доскажешь, — прервал он Аджина.

Но рассказывать пришлось не только по дороге. В ревкоме Аджина расспрашивали долго и пристрастно, а когда, наконец, отпустили, то взяли слово, что он не будет отлучаться из города.

Глава XVII, в которой придуманные приключения уступают место настоящим испытаниям

Предрассветный мрак сгустился над побережьем. Абхазия — Апсны[58] — Земля души, Земля отцов — лежала во сне. Февральское небо покрыто густой россыпью звезд, а на земле, среди черных пространств, лишь где-то слабой искрой тлеет охотничий костерок. Темны крестьянские дома, пустынны площади и улицы города.

Глубок сон в предутренний час, даже беспокойные собаки редко откликаются на уличные шумы. И видимо, неспроста в такую пору десяток навьюченных мулов направлялся в горы. Они двигались почти бесшумно — копыта животных, обмотанные тряпками, не издавали обычного стука, сопровождавшие их люди в черной монашеской одежде шли молча.

В нескольких десятках метров позади шел Федя. Из опасения наткнуться в темноте на хвост каравана он намеренно отстал и двигался с еще большей осторожностью, чем монахи. Дорога смутно белела в кромешной тьме.

Так прошло более получаса.

Теперь о движении каравана Федя догадывался по тому, как на его пути смолкали голоса шакалов. Чернота неба над горами стала блекнуть и принимать зеленый оттенок. Минуты шли за минутами, темнота отступала вверх и гасила за собой звезды. Тихо, очень тихо было вокруг: с рассветом шакалы угомонились. Золотистое сияние поднималось с востока, ширилось и ширилось, а там показалось и само солнце. В лучах его засиял белоснежный горный хребет, западные склоны гор обозначились синими тенями.

К этому времени Федя оказался у поворота, откуда в последний раз можно было увидеть город. На минуту у него защемило в груди: ведь впереди горы! Но его тревога скоро испарилась в ярком солнечном свете; чистый, будто хрустальный воздух горного утра вернул бодрость. Федя наткнулся на ручеек, падавший из трещины в скале, и не спеша умылся.

Все шло отлично! И на самом деле, было чему радоваться. Вот оно — настоящее дело: вместо воображаемых врагов — опасные похитители; вместо мифического клада — целый караван сокровищ.

Федя бодро зашагал навстречу таинственной судьбе.

Впрочем, пока места были хорошо знакомы. По дну долины неслась привычная Монашка, на склонах этих гор они с Аджином не раз собирали сушняк для духана. А за тем вон деревом обнаружили пещерку: на стенах ее поблескивали камешки — Федя даже вообразил, что это золото.

Об Аджине Федя вспомнил виновато: повезло ему, а друг, надо полагать, до сих пор сидит в засаде у монастырских ворот и не подозревает, как далеко от него счастливый товарищ. Конечно, интереснее было бы путешествовать вдвоем, но тут уж ничего не поделаешь…

Федя прибавлял и прибавлял шаг. К поворотам дороги он подходил с опаской и, прежде чем идти дальше, выглядывал из-за скал. Наконец за очередным поворотом он увидел идущий впереди караван. Сердце его забилось, словно у охотника, выследившего дичь.

Монахов было шестеро. Они шли гуськом, вперемежку с мулами, по противоположному склону лощины. Караван шел спокойно, размеренно, случайному встречному не пришло бы в голову, из чего состоит поклажа тяжело груженных мулов. Да и сами монахи — бородатые, в строгой, до пят одежде — не походили ни на похитителей, ни на разбойников.

Федя подошел к скале, увенчанной круглой башней; от нее сбегали к реке остатки стены. В этом месте долина суживалась. Такая же башня поднималась на другой стороне реки. Как два стража высились они, преграждая дорогу к побережью со стороны перевалов, с Северного Кавказа.

Когда-то они с Аджином уже побывали здесь.

Потянулась однообразная дорога: все по той же долине, с одного склона горы на другой.

Так далеко Федя еще не забирался. Метод его слежки был все тот же: он доходил до поворота, выглядывал из-за скал и, убедившись, что монахи скрылись, продолжал свой путь. Ощущение опасности покинуло его.

Вот и сейчас: выглядывая из-за камня, он подождал, пока хвост каравана не втянулся за выступ горы. Дорога здесь шла под уклон и манила бежать вприпрыжку. Федя выбежал из-за своего укрытия, сделал несколько шагов… и едва не наскочил на монаха. Монах стоял, согнувшись над хурджином; при звуке шагов он вздрогнул и поднял голову.

А Федю точно ударили в грудь, он замер на месте. Спина разом взмокла, а под шапкой похолодел затылок. Он лихорадочно соображал: бежать ли назад или оставаться на месте? Повернуть — значило выдать свои намерения, и тогда рослый, нестарый еще человек без труда нагонит его, и всему делу конец…

Федя заставил себя шагнуть вперед. Поравнявшись с монахом, он только и нашел, что сказать «здравствуйте».

— Мир в дороге, — ответил тот, пристально наблюдая за мальчиком. — Подожди-ка… Помоги затянуть подпругу, подержи хурджин.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Стоя рядом с монахом, Федя приподнял поклажу. Ничто не звякнуло в плотном ковровом мешке. Но зато от внимания Феди не ускользнуло, что движение монаха было ложным: он ослабил подпругу, а затем закрепил ее в прежнем положении. Ясно — это был лишь повод задержать его. Дальше ему волей-неволей пришлось идти рядом с монахом.

— Ты один? — спросил тот, оглянувшись.

— Да, один…

— А куда путь держишь, отрок?

— Так… гуляю, — пробормотал Федя, прекрасно сознавая всю глупость ответа.

58

Апсны — так по-абхазски звучит название страны.