Страница 44 из 71
Тагуа поспешно поднялся:
— Нет, сейчас не надо, потом отдай.
От сознания собственной неловкости он еще больше смешался и быстро зашагал по улочке вниз. А Федя взял сверток и пошел к дому. Ну и дела! То-то охотник расспрашивал о хозяйке в тот вечер у костра. Неужели этот мужественный человек испытывает к Тинат те же чувства, что и он к Асиде? А он-то думал, что это удел молодости. (Возраст охотника — сорок лет — казался ему преклонным.) Что же предназначено в подарок?
В свертке была выделанная медвежья шкура, сверху лежала лапа, кончавшаяся пятью настоящими когтями.
Феде захотелось пошутить: встать на четвереньки, надеть шкуру и прикинуться медведем. Но, как ни заманчива была эта мысль, от нее пришлось отказаться: неизвестно, способно ли сердце хозяйки выдержать подобное испытание.
…Федя не заметил, как сознание его затуманилось. Он вздрогнул и открыл глаза. Заснуть — этого не хватало, еще с дерева упадешь! Федя распрямился и попытался стряхнуть с себя сонливость. Не тут-то было! Голова то и дело клонилась на грудь. Он попытался сосредоточиться мыслями на сокровищах — прежде это была неиссякаемая тема для размышлений. Но сейчас глаза закрывались сами собой. Он так и не заметил, как заснул.
К счастью, сон был недолгим. Он проснулся и с досады чуть не обругал себя вслух. Неужели он проспал выход каравана? Но вокруг по-прежнему было спокойно. Федя пошевелился, и сразу будто тысячи иголок вонзились в одеревеневшее тело.
С моря наползал легкий туман; свет фонарей на монастырской площади потускнел и почти не достигал земли. Усилились ночные звуки: шакалий вой приблизился к монастырю, скоро одинокий осмелевший шакал взвыл совсем близко от дерева. Федя впервые слышал, как начинается этот дикий концерт. Первыми завывают старые шакалы басистым протяжным воем, им вторят разноголосые, писклявые шакалята.
«Интересно, — подумал Федя, — можно ли приручить шакаленка? Дудки! Попробуй-ка принеси его в город — собаки вмиг разорвут. Волк, шакал — нет у собак кровнее врага».
В кустах и ветвях слышались шорохи; под деревом какой-то зверек протопал на мягких лапках. Федя вертел головой и таращил глаза, пытаясь разглядеть в темноте ночных обитателей. Внезапно, оборвав все эти звуки, ударил монастырский колокол. Спустя несколько минут из келий потянулись монахи. Каждый нес перед собой свечу. Редкие унылые удары колокола, силуэты иноков в черных одеждах, огоньки свечей — все было непривычным, таинственным и даже страшным. Монахи скрылись в одной из угловых церквей, и скоро оттуда донеслись звуки хора. Спустя полчаса иноки проследовали обратно.
Переменив позу, Федя посмотрел в сторону кладбища и едва не свалился с дерева: на могильном холмике стояла светлая фигура, одетая словно в сотканный из окружающего тумана светящийся голубоватый балахон.
Федя вздрогнул, увидев, как и над другой могилой вырастает такой же призрак. Свет возник и над третьей могилой, но его контуры трепетали в полуметре над землей, словно тяжесть земли не давала оторваться призраку от могилы.
Впервые Федя вошел в соприкосновение с таинственными и неведомыми силами, и хотя сознание подсказывало, что это явление объяснимо, его обуял настоящий ужас. Но тут повеял легкий ветерок, фигуры заколебались и постепенно растворились в тумане.
Федя глубоко вздохнул. Он почувствовал, что по спине его струится пот, а руки все еще плохо повинуются. «Не слишком ли много таинственного для одной ночи?» — подумал он и поспешно перевел взгляд на обитель. После того, что он увидел там, все посторонние мысли разом вылетели из головы.
Со стороны монастырских служб к воротам приближался человек. Его можно было и не заметить, если бы не фонарь, который он держал в руке. Вот слабо звякнул засов, и человек вышел из калитки сбоку от ворот. Фонарь он оставил за стеной. С минуту он стоял неподвижно, как видно прислушиваясь, затем не спеша прошел несколько раз вперед и назад вдоль стены. Убедившись, что на дороге никого нет, он нырнул в калитку и через минуту бесшумно открыл обе створки ворот. Монах поднял фонарь и, выйдя на дорогу, покачал им на уровне головы. Затем то же самое проделал, стоя в воротах спиной к дороге.
«Вот оно, началось!» — подумал Федя.
Некоторое время спустя мимо Фединого платана проследовала вереница мулов, сопровождаемая двумя монахами. Мулы ступали бесшумно — на это Федя обратил внимание. Цепочка мулов сбилась напротив ворот, и через минуту там началась деловитая бесшумная суета. Фонарь, стоящий поодаль на земле, освещал эту сцену настолько слабо, что Федя затруднялся определить, сколько человек в ней участвовало. Ясно было только, что люди в монашеской одежде выносили из обители кладь и грузили ее на мулов. Некоторые тюки наверно были так тяжелы, что их носили вдвоем. Люди не шумели и не суетились без толку, ими руководил негромкий властный голос.
Даже не будучи посвященным, можно было догадаться, что все происходящее должно оставаться в тайне.
Глядя на эти сборы, Федя ощутил страх. Ему ли, мальчишке, вступать в борьбу с этой организованной преступной шайкой? Ведь речь идет о немалых ценностях, слежка предрекает ему опасности, о которых он раньше всерьез не задумывался.
Но отступать было поздно.
Между тем приготовления к отъезду закончились. Навьюченные мулы стояли полукругом у ворот, несколько человек, держа их в поводу, замерли, чего-то ожидая. Наступившая пауза предшествовала появлению из темноты высокого человека в клобуке.
Федя понял, что это казначей. Монах остановился в воротах и начал говорить. Слов Федя не мог расслышать, но голос звучал значительно, пророчески.
— Благослови, владыко, — сказал кто-то.
Евлогий воздел руку и повысил голос:
— Да хранит вас господь! Призываю его благословение на предстоящий вам подвиг! — Он осенил стоящих перед ним широким крестом, и караван тронулся.
Прошла минута, другая… Караван стал едва виден, а казначей, стоя на дороге, продолжал крестить воздух ему вслед. Но вот он опустил руку, скрылся в воротах и закрыл их за собой.
Федя слез с дерева.
…Аджин просидел в кустах всю ночь. Более привычный к невзгодам, чем его друг, он так и не сомкнул глаз, наблюдая за воротами до самого утреннего колокола. И лишь когда на дороге показались богомольцы и открылись ворота обители, он понял, что ожидание бессмысленно.
Аджин пришел к тому месту, где нес караул его друг. Обрывки веревок у ворот и земля, истоптанная мулами, подтвердили его предположение — Федя оказался удачливее.
Нехотя Аджин побрел в духан. Напрягая воображение, он пытался представить себе, что может произойти в горах, и чем дольше об этом думал, тем больше овладевало им тоскливое беспокойство. Казалось, будь он рядом с Федей, все было бы лучше. Ведь друг его — новичок в горах — дальше пяти-шести километров от города прежде не бывал.
В духане оказалось работы невпроворот, не говоря уж о том, что ему влетело за опоздание. Он был грустен, рассеян: посетителям не раз приходилось окликать его, чтобы он вспомнил о своих обязанностях. От духанщика он получил больше обычного тычков и подзатыльников.
К полудню, когда поток посетителей иссяк, тревога Аджина стала и вовсе нестерпимой. Некоторое время он колебался, затем не выдержал и, улучив момент, когда Юсуф не смотрел на него, выскользнул из духана и со всех ног бросился к дому Тагуа.
Охотник был в городе — Аджин это знал, — но дома ли он?
Вот, наконец, и хижина. Ее хозяин, пережидая полдень, сидел в тени и, покуривая трубку, с довольным видом оглядывал сооруженную им калитку. С наступлением весны он собирался оплести ее вьющимися розами по примеру Тинат. В ближайших же планах было — восстановить каменную ограду, а потом приняться за строительство нового жилища.
Поздоровавшись, Аджин присел рядом. Не подобало при встрече со старшим начинать разговор о своих делах, как бы ни были они неотложны, и, соблюдая обычай, мальчик подавлял нетерпение. Они обменялись вопросами о здоровье друг друга, родственников и знакомых. Но очевидно, охотник уловил что-то в поведении своего родича, потому что вдруг сказал: