Пещера Рыжего монаха

— С твоим бы счастьем да по грибы ходить, — резюмировал он. — Пора бы уж бросить все да о душе подумать.

— Где уж, — махнул рукой Смирягин. — Вот если бы деньгами обзавестись да на божеское дело пожертвовать, тогда другой разговор.

— Ловок ты, как погляжу…

— Так зачем бог послал? — спросил, наконец, Акинфий.

— Дело-то вот какое… Смекаю я, что есть возможность разжиться… с твоей помощью.

— Господи! Этот человек никогда не исправится!

— Слышал я, что в обительских подвалах золотишко есть…

— Пустое болтают… От кого слышал?

— Да сам же ты и говорил.

— Ишь ты, не забыл!

— Я не только от тебя слышал, — добавил Порфирий.

— Может, и вправду есть что-нибудь, а тебе-то какой прок от этого? У всякого добра хозяин есть.

— Всегда ли ты так рассуждал? — напомнил Смирягин.

— Я не люблю пустые затеи. Ну и что же ты хочешь от меня? — вслед за этим непоследовательно спросил монах.

— Брат любезный, скажи, где тот подвал находится, сделай милость! — с жаром воскликнул Порфирий.

— Похоже, здесь у тебя не прибавилось, — ответил монах, постучав себя по лбу. — С какой это стати я буду тебе рассказывать? Какой мне резон?

— Да ведь надоело по земле мыкаться, одна надежда на тебя. Ты мне только укажи, где то добро лежит, а если дело выгорит, я все к твоим ногам принесу — распоряжайся! А мне что дашь, на том спасибо…

Он на секунду споткнулся, затем продолжал горячо:

— Ведь ты в тот раз похвастался, что в том золоте и твоя доля есть. Но ведь только доля… И к тому же сам посуди: время такое — ни за что ручаться нельзя. Того и гляди, власти все отберут. А не отберут, так Евлогий тебя с носом оставит — знаю я его.

— А если дело не выгорит, тогда что? Сам попадешься и меня за собой потянешь?

— Твоя голова светлей моей, но одного ты не смекнул. Я же расстрига, если поймают, то судить могут только мирским судом. Они мне шею намнут да и отпустят восвояси. Понял?

На этот счет у монаха было другое мнение. «Если попадешься — храни тебя Христос!» — с жалостью подумал он. Акинфий задумался, и Порфирий поздравил себя — клюнуло!

Не очень-то убедительным было то, что говорил Смирягин, но в одном он попал в точку. Акинфий был в числе сообщников казначея, но не настолько близок к нему, чтобы быть уверенным в обогащении; хитрость и коварство Евлогия он знал не хуже Смирягина. Если исключить немногие подачки за свое пособничество, то он должен был довольствоваться весьма туманными обещаниями. Ход его рассуждений сейчас был таков:

«Чем черт не шутит, а вдруг… Ведь случается, что и дуракам везет. Если дело выгорит, хорошо — деньги пополам. А если Порфирий попадется — все шишки на него. На худой конец, если выдаст, кто наводчиком был, то можно и стрекача из обители дать. Про черный день кое-что припасено».

Порфирий с нетерпением ждал, когда Акинфий заговорит.

Оттягивая решение, тот сказал:

— Добудешь ты золото, а потом и улепетнешь с ним, как с монастырской кружкой. Подвел ты тогда меня, брат!

Ничуть не оспаривая этого в душе, Смирягин тем не менее сделал вид, что такое предположение чудовищно.

— Господи, благослови и помилуй! — воскликнул он и как бы в ужасе замахал руками. — Совсем я, что ли, совесть потерял! Те деньги ничьи были, общественные. А это дело совсем другое. Неужто я своего приятеля ограблю! Готов страшную клятву дать, что каждый день буду тебе докладывать о том, как дело идет, — всегда меня проверить можешь. — Порфирий продолжал божиться и даже пустил слезу — средство, к которому он прибегал не раз в подобных случаях.

— Ладно! — прервал его Акинфий. — К завтрему я это дело обмозгую. Приходи сюда в то же время.

Смирягин решился спросить:

— А много у вас в подвалах-то?

Акинфий усмехнулся:

— Много ли, не много, а если десятую долю унесешь, то обоим по гроб жизни хватит.

Они расстались. Смирягин возвращался в хижину охотника не чуя ног от радостной уверенности, что в длинной цепи его неудач наступил перелом. Он торжествовал: нет, не изменился его старый приятель, грош цена благочестивым разговорам, которыми он встретил Порфирия. Сладостные видения с новой силой охватили Смирягина, приняв форму золотых чаш, нагрудных крестов, усыпанных драгоценными камнями, серебряных дарохранительниц и прочих соблазнительных вещей.

И действительно, на следующий день брат Акинфий появился в условленном месте почти одновременно со Смирягиным. Он приволок с собой переброшенные заблаговременно через стену лом, кирку и лопату. А спустя несколько минут извлек из-под рясы и развернул перед Смирягиным начертанный неумелой рукой план хозяйственного корпуса с прилегающими к нему службами и участком монастырского парка. С полчаса приятели сидели, согнувшись над планом, выискивали кратчайший путь к манившему их подвалу.

Другой охотник до монастырского золота — пассажир фелюги, врангелевский полковник Нежинцев, как мы помним, не испытывал тех тягот, кои выпали на долю монаха-расстриги. Он был принят с почетом и вселен в первоклассный номер монастырской гостиницы. По утрам, вслед за легким стуком в дверь, появлялся молчаливый служка, ставил поднос с завтраком и, если не было приказаний, бесшумно исчезал.

Верный своим привычкам, Нежинцев, поднявшись с постели, несколько минут отдавал гимнастике. Затем брался за дела. Он принимал подручных Евлогия и выслушивал их донесения, касающиеся политических и военных дел в округе; на основе этих сведений он составлял рапорты Врангелю и извещал Фостикова о замеченных передвижениях красных частей.

Благодаря световой сигнализации, применяемой монахами, он поддерживал с генералом надежную связь. Отряды Фостикова находились на значительном расстоянии от побережья, но через нарочного генерал заверил Нежинцева в своей готовности в нужный момент спуститься с гор для соединения с повстанцами на побережье.

Утром того дня, когда на монастырском кладбище проходило знаменательное свидание двух приятелей, полковник нажал кнопку звонка и, когда в дверях появился служка, сказал:

— Передайте отцу казначею, что я хотел бы повидать его. Будет исполнено, — ответил монах и исчез.

Не имея возможности выйти в город до прихода казначея, Нежинцев с раздражением шагал взад-вперед по комнате. Как ни противно было сознавать, без Евлогия он пока не мог обойтись. Знание монахом абхазского языка и местных условий, главенство в обители — все это помогало Нежинцеву. Кроме того, казначей снабжал полковника небольшими деньгами на личные расходы, когда тот спускался в город для встречи с кем-нибудь из заговорщиков.

Сегодня полковник твердо вознамерился выбить обещанные Евлогием деньги. Но казначей появился лишь в полдень. Он догадывался, о чем может завести речь полковник, ждал этого разговора с беспокойством и досадовал на себя за то, что в первый же день не отказал решительно в его домоганиях.

Евлогий не был искушен в военных делах, но следил за политической жизнью, и смутное чувство с некоторых пор начало подсказывать ему, что мятеж дело не очень-то надежное. А вкладывать деньги в сомнительное предприятие было не в его характере. Одно дело — мелкие подачки Нежинцеву из монастырской казны, другое — драгоценности, припрятанные для себя и своих сообщников.

— Спасибо вам, святой отец, за активное участие в нашем общем деле, за помощь, — начал полковник, — без вас как без рук. Но в одном вот вопросе вы отмалчиваетесь, а я тоже до сих пор не беспокоил вас. Как все-таки с золотом, о котором мы говорили в день нашей первой встречи? Ведь оружие необходимо.

На лице казначея появилось отчужденное выражение.

— Видите ли, Алексей Михайлович, вопрос этот до сих пор остается нерешенным, оттого и не напоминал вам.

Нежинцев удивленно поднял брови.

— Но отчего? Как я помню, препятствием был характер игумена. Теперь он так болен, что отошел от управления обителью. Так за чем же дело стало? — Нежинцев старался поймать взгляд казначея, но тот упорно отводил глаза.