Страница 13 из 71
А еще он решил изучать местный язык и обычаи, чтобы не попадать больше впросак. Это решение его сразу успокоило, и Федя уплыл в сон, когда небо в окне уже побледнело.
Глава VI, повествующая о многозначительном разговоре в обители, о находке Василида и сюрпризе настоятеля
Новость о посещении монастыря председателем ревкома в тот же день облетела братию, и это не могло не вызвать многочисленных толков. Вся братия была взволнована в ожидании близких перемен. Большинство предрекало мрачные времена. Лишь некоторые усматривали в этом визите признаки примирения с новой властью и надеялись на упрочение святой обители.
Внешне жизнь монастыря шла своим чередом. Изо дня в день над горами, над морем гудели колокола, сзывая иноков на молитвы и послушания. И никто не предполагал, что под покровом повседневных будней притаилась буря.
Происшедшее пока меньше всего задело Василида. В тот день он, сидя в келейной, слышал весь разговор игумена и казначея с председателем, но мало что понял из него. Расстались они с миром, — значит, и думать не о чем. Правда, вслед за тем отец Георгий занедужил, но такое случалось и прежде. У постели игумена дежурил брат милосердия, и Василид был относительно свободен.
Часы и дни тянулись однообразно, и Василид ниоткуда не ждал перемен. Но, сам того не ведая, он уже вступал в круговорот событий, в которых ему предстояло сыграть не последнюю роль.
Как-то утром в начале ноября, когда игумен несколько оправился от болезни, Василид явился на звон его колокольчика. Он давно уже изучил все оттенки настроения своего покровителя и теперь видел, что игумен проявляет признаки нервозности и беспокойства. Настоятель приказал ему тот же час разыскать и привести отца казначея.
Василид с неудовольствием принял это поручение. При виде Евлогия он ощущал неприятное чувство, особенно в тех случаях, когда взгляд казначея останавливался на нем. Наградит же господь такими глазами!
Повстречавшийся инок сказал, что видел отца казначея на втором этаже монастырской гостиницы. Василид направился туда. И верно: за дверью в конце коридора он услышал голос Евлогия. Василид постучал; Евлогий вышел.
— Чего тебе? — Взгляд его был подозрительным: очевидно, он подумал, что Василид, перед тем как постучать, подслушивал у двери.
— Святой отец, вас к себе владыко требует.
Несмотря на то, что дверь из номера открылась лишь на миг, оттуда пахнуло табачным дымом. Курение в пределах монастыря строжайше пресекалось, и снисходительность казначея вызывала удивление. Странно, что в номере еще кто-то был — в этот утренний час гостиница обычно пустовала. Пользуясь прохладой, благочестивые постояльцы проводили время в прогулках по окрестностям, разглядывая руины древних христианских памятников или совершая подъем на Святую гору.
Раздумывая над этим, Василид шел за Евлогием, но перед дверью в игуменские покои монах остановил его:
— Стой здесь и никого не впускай, пока я не выйду. Понял? Здесь стой! — Он посмотрел на мальчика долгим взглядом.
«Ишь ты, — сердито подумал Василид, — в свою келейную и зайти не смей…»
Спустя минуту негодование сменилось у него простым любопытством. Что-то в поведении и настоятеля и казначея настораживало. Страх перед гневом Евлогия сдерживал послушника, но, в конце концов, он не удержался и с бьющимся сердцем проскользнул в келейную. Через маленькое окошко в двери Василид мог слышать, а если подняться на цыпочки, то и видеть все, что происходило в приемной игумена.
Отец Георгий сидел во главе стола, казначей прохаживался из угла в угол. Разговор шел о будничных монастырских делах, но вдруг, после паузы, отец Георгий сказал:
— Давай теперь подумаем, как быть с лептой для голодающих.
Евлогий остановился:
— Владыко, разве мы не решили этот вопрос в день визита к нам председателя?
— Ты понимаешь, что такие вопросы решаются без посторонних. Если помнишь, в конце беседы я некоторым образом обнадежил его. Давай же, призвав на помощь всевышнего, прикинем, что можем отдать без большого ущерба.
Казначей развел руками:
— Премного удивляюсь вашим словам, отец настоятель: все наши духовные отцы уже обращались с амвона к прихожанам с призывом жертвовать на голодных. Доход от тарелочного сбора отныне будет сдаваться властям. Разве мало этого?
— А много ли? Народ оскудел, деньги обесценились… К таким грошам стыдно даже сопроводительное письмо писать. Надо и голодным помочь, и новую власть упестовать.
— Это вы называете властью? Власть антихристов, богоотступников, церкви разрушителей… Нам ли ей способствовать?
Отец Георгий насупился, но ответил примирительно:
— Не будем в политику вдаваться. Какая бы власть ни была, мы не можем допустить, чтобы народ христианский с голоду умирал. Одной молитвою не поможешь, нужны и добрые дела. Часть золотых и серебряных вещей из храмов можем пожертвовать.
— Бездонную кадку водой не наполнишь, хватит того, что даем. Не всех едино бог карает — кому суждено, и так выживет.
— Странное толкуешь. Если тебя послушать, выйдет, что голод — дело рук господних.
— Все в мире творится его судом… И без того обитель нашу разорили, им же еще и помогай…
— Не преувеличивай, брат, не так уж худо живем. Наша обитель что остров среди моря бедности людской.
Тусклые глаза Евлогия наливались злобным огнем, голос утратил почтительность.
— Уж не прикажете ли акафисты петь большевикам? Я, как казначей, патриаршей воли нарушить не могу. И вам премного удивляюсь, что против него идти призываете.
Отец Георгий, казалось, был смущен и некоторое время сидел молча, опустив голову. Послушник был вне себя от изумления: почему всесильный глава обители терпит дерзкие речи от недостойного казначея?
Настоятель поднял наконец голову и заговорил:
— Ладно, да будет так, — сказал он. — Но ты-то знаешь, что есть способ помочь голодающим, не нарушая воли патриаршей.
Евлогий зорко, настороженно взглянул на него:
— Это каким же образом?
— Ты знаешь, о чем я говорю, — тихо произнес игумен. Василид подался вперед и весь обратился в слух. Казначея передернуло от этих слов.
— Господь с вами, владыко, — так же тихо ответил он, — в том, о чем намекать изволите, все будущее благополучие обители. Господь сподобил братию особой милости, так пусть этот дар лежит неприкосновенным и ждет своего часа.
— Час настал, час бедствий народных, и пора вспомнить о том, что лежит втуне. Люди умирают от голода, а мы копим презренный металл. Тем паче, что золото, о коем речь, не есть священные предметы культа.
Евлогий уже не сдерживал кипевшей в нем злости:
— Неужели вы не понимаете, что золото пойдет не голодным, а на кольца комиссарским женам! Законная власть придет, как ответствовать будете перед ней?
Игумен вспыхнул:
— Как смеешь настоятелю грозить! Я властью церковной над вами поставлен — я и в ответе за все!
Василид видел, как менялся в лице настоятель, как дрожали его старческие руки, слышал, как срывался голос, и мысленно призывал на голову ненавистного Евлогия господнюю кару. Но кары не последовало, и казначей нанес последний удар:
— Воля ваша, а только скажу: дни ваши сочтены, скоро на Страшном суде будете ответ держать. А я на земле в ответе буду. Что хотите делайте, а того, о чем говорить изволите, — не отдам.
Ухватившись за ручки кресла, игумен резко поднялся. Взгляд его блуждал, рот открылся и судорожно ловил воздух. Он хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова; силы оставили его, он рухнул в кресло и схватился за сердце.
Какая-то сила подхватила Василида. Забыв обо всем, обливаясь слезами, он вбежал в приемную и бросился к старику.
Казначей, помедлив несколько мгновений, стремительно пошел к выходу. На пороге он резко обернулся и кинул на послушника взгляд, от которого у того похолодела спина.