Страница 57 из 71
Впрочем, здесь больше всего его интересовал сын Ивана Ковтуна — Грицько, который работал шофером в Кобеляках и домой приезжал не ежедневно. Больше всего потому, что именно он, как рассказала Оля, не только частенько угрожал Василю, а даже пытался побить. Перед тем как нашли в хате Пидпригорщуков угрожающее послание, Василь поймал обоих Ковтунов с ворованным на току зерном. Это было вечером, когда уже совсем стемнело. Ковтуны везли на тачке два мешка с зерном. На дороге, кроме них, никого не было, и, пользуясь тем, что свидетелей нет, Грицько набросился на Пидпригорщука. Наверное, раскроил бы палкой голову, если бы тот вовремя не отклонился…
Сына Ковтуна на дворе не было, и Коваль не решился спросить о нем, боясь вызвать подозрение. Пока приходилось довольствоваться беседой со стариком, придумывая, как раздобыть оттиски пальцев на бидончике не только отца, но и сына.
— Вы здесь один живете? — все-таки не удержался полковник. — Жены нет?
Дмитрий Иванович задал этот вопрос, чтобы как-то продолжить разговор — нестираная одежда хозяина была для него и так достаточным свидетельством отсутствия в доме женской руки.
— Да, жены нет. Живем вдвоем с сыном… Так вы у кого поселились? — повторил свой вопрос «итальянец».
«Настоящий допрос!» — улыбнулся про себя Коваль и решил ничего не скрывать.
— У Пидпригорщуков, — махнул рукой вбок, куда-то к направлении реки.
— У этих чертовых мафиози?! — глаза Ковтуна вспыхнули огнем, лицо скривилось. — Друзья они ваши или родственнички? Нет, нет, — он отпрянул от Коваля, — я с ними дела не имею.
— Но не им же молоко, а мне, — запротестовал полковник. — И не родственники они мне. Ни то, ни другое. Просто снял комнатку, искал поближе к реке.
— Так вы у Петра или у того вредного карабинера Василя?
— У Петра Кирилловича. А что это вы их так не любите, своих соседей? — поинтересовался Коваль.
— Да Петро еще так-сяк, но Василь! — Ковтун аж скрипнул зубами. — Жестокий человек, жандарм настоящий, карабинер!
Но ответ полковника, казалось, немного успокоил деда.
— Люди обычно здесь, возле меня, селятся, на пригорке, — буркнул он, — а не над обрывом.
— Шумно здесь, у дороги, а я тишину люблю. Живу в Киеве. Грохот уши набил.
— Да и ходить вам за молоком ко мне не очень удобно, нужно карабкаться через овражек, — отговаривал Ковтун.
Коваль только вздохнул.
— Ну да ладно, — наконец смилостивился «итальянец». — Веди по рублю, то как-нибудь литр найду. Будете брать вечернее. Молоко у меня жирное, постоит — сливок полбанки будет, — добавил он и, когда полковник в знак согласия кивнул: «Мне больше и не нужно», отошел от калитки, открывая гостю дорогу во двор. Там он наконец забрал из рук неожиданного посетителя алюминиевый бидончик и, указав Ковалю на скамейку, поставленную под ивой, направился к хате.
Дмитрий Иванович внимательно осматривался. Подворье было по-хозяйски обустроено. В глубине его виднелся частокол, за которым стояли два бычка, где-то за хатой, в хлеву, хрюкала свинья, копались в пыли куры. Цепной пес, все время неспокойно бегавший по длинной проволоке вдоль хаты, стоило хозяину скрыться в ней, снова начал рычать и бесноваться, как и в те первые минуты, когда полковник только подошел к калитке.
— Доброе у вас хозяйство, — сказал Коваль Ковтуну, вынесшему ему бидончик с молоком.
— Стараемся, а как же, — обрадовался старик похвале столичного гостя, — теперь выполняем продовольственную программу. Взяли с сыном бычков на откорм, имеем коровку, свинку. Оно выгодно и нам, и колхозу. Только вот с кормами беда, животину людям раздали, а корма — ищите сами. Где их искать-то? На асфальте не лежат. Хорошо, что сын в районе, на колесах… Может достать…
— Ну, сейчас, летом, очевидно, нет проблем, — заметил Коваль, забирая бидончик и подавая хозяину новенький металлический рубль.
«Итальянец», схватив рубль, протер его рукавом рубашки, словно хотел, чтобы он заблестел еще больше, потом быстро спрятал в карман штанов, пощупал их, будто проверяя, надежно ли лег рубль и не вылетит ли через какую-нибудь дыру.
— В этом году трава высокая была, — подчеркнул полковник.
— Говорят, от радиации…
— Ну, у вас на Полтавщине ее упало, кажется, меньше всего.
— Возможно. Но ведь и сушь была. Так что на одной траве скотина не выгуляется. А привесы давай… Да и сколько тех выпасов на наших пригорках и склонах, — еще жаловался Ковтун. — С одной стороны асфальт, за ним колхозные поля, нельзя, пасем на этих склонах да в оврагах, — махнул рукой в сторону Ворсклы. — Либо сам ногу сломаешь, либо животину покалечишь. Раздали людям — выкармливайте, а сами руки умыли…
Дмитрий Иванович затронул наболевшее, и старый Ковтун разговорился.
Уже выходя со двора и напомнив, что завтра вечером обязательно придет за своим литром молока, полковник вдруг спросил:
— Охотников в Выселках много? Вот-вот начнется сезон на уток.
— Есть у нас, хватает… — ответил «итальянец». — Сейчас за утками, зимой за зайцем гоняются.
— Вы тоже охотитесь?
Вопрос насторожил собеседника.
— Было бы ружье, может, когда-нибудь и подстрелил бы чирка. Да никак не обзаведусь. Хлопот с ним много: разрешение проси, а потом всякие регистрации да перерегистрации. А украдут — с милицией неприятности.
— Жалко, — доверительно произнес полковник, — а то попросил бы у вас посидеть на вечерней тяге…
— Нет, — развел руками «итальянец». — Да зачем вам, — вдруг оживился он, — далеко ходить? У того разбойника, Василя, где вы остановились, есть…
— Спасибо, — искренне поблагодарил Дмитрий Иванович. — Ведь немного умею стрелять, а тут как раз и сезон. Почему бы не пальнуть…
Из рассказов Оли и Лиды Пидпригорщук он уже знал, что Ивана Ковтуна в Выселках называют «итальянцем». Во время войны их односельчанин попал в плен к итальянцам. Случилось так, что в лагерь его не упрятали, а какой-то офицер отправил с солдатом к себе домой. Так Иван Ковтун из Выселок очутился в Калабрии, где до конца войны трудился в хозяйстве этого офицера. Возвратившись домой, Ковтун рассказывал землякам всякую всячину о далекой Италии, о том, что живут люди не такие, как тут, а черноватые, но не очень, особенно хихикал по поводу того, что едят они улиток, которых называют устрицами, а бывает — и жабок, хвалился, что знает много их слов и даже может чуть-чуть разговаривать. Выселчане подтрунивали над ним, называли «итальянцем» и «жабоедом». На «жабоеда» он очень обижался, а к «итальянцу» привык и откликался.
— Да и я попал бы, если бы стрелял, — похвалился старик.
— А вы, очевидно, тоже фронтовик? — спросил Коваль.
— О! — обрадовался Ковтун догадливости гостя и даже выпятил грудь, — Пришлось повоевать и всякой беды узнать, но, аве Мария, как говорят итальянцы, возвратился живой, с руками-ногами… Я и в плену побывал. Правда, не у немцев, а у итальянцев. Меня ихние солдаты схватили под Ростовом — обстановочка была хуже некуда! — и загнали чуть ли не на край света, в свою Калабрию. Там и хозяева жилы тянули, и карабинеры, бывало, лупцевали, и в тюрьме ихней сидел. Зато насмотрелся всякой всячины. Особенно море там красивое, синее-синее, словно в нем всю синьку развели, глаза слепли… Эти здесь, — презрительно кивнул в сторону села, — и представить себе такое не могут… Да-а, попал наш век в эпоху…
Об охоте Коваль заговорил, надеясь узнать, у кого в селе есть огнестрельное оружие, и прежде всего есть ли оно у Ковтунов. Хотя охотничье ружье за Ковтунами не числилось, как сказал ему Пидпригорщук, но из практики полковник знал, что не все обладатели оружия регистрируют его и что чаще всего стреляет в людей именно незарегистрированное, ибо рождает у убийцы обманчивую надежду на то, что его не смогут изобличить. Огнестрельным оружием в селе Коваль интересовался, так как понимал: злоумышленник не бросится на Пидпригорщука с ножом — Василь Кириллович крепкий мужчина и скрутит любого противника, яд преступник также не подсыплет, а вот притаиться ночью с ружьем или обрезом где-нибудь в поле, в хлебах, кукурузе или ивняке у Ворсклы вполне может. А то, что командир добровольной дружины часто рейдует ночью в поле и домой возвращается поздно, это все знали.