Страница 56 из 71
Полковник вынул из нагрудного кармана белой чесучовой куртки небольшой бумажник, раскрыл его и протянул женщине сложенный вчетверо тетрадный листок.
Та взяла его осторожно, будто боялась запачкаться или того, что он выстрелит.
— Здесь не написано, а печатные буквы наклеены! — воскликнула она. — По почерку не докопаться!
— Для розыска это не составит трудности, — успокоил ее полковник. — Я уже объяснял.
Петра Пидпригорщука листок совсем не интересовал. Говорил он за столом мало, словно полностью выговорился в Киеве, когда убеждал Коваля приехать в Выселки, бросил лишь несколько фраз, поджимая после каждой губы, от чего уголки рта обиженно опускались. Если бы Петро Кириллович не добивался бы так приезда Коваля, можно было бы заподозрить, что он чем-то недоволен.
— Я уже видел, — буркнул Лиде, протянувшей ему гадкий листок, еще раз печально взглянул на бутылку водки, которая отпотела, и, вздохнув, принялся снова ковырять вилкой в тарелке.
Хотелось, чтобы каждый из вас подробно рассказал об односельчанах, — попросил Коваль. — Что за люди живут рядом, какие у вас взаимоотношения, особенно у Василя Кирилловича, — кивнул на старшего Пидпригорщука. — Вот вы, Лидия Антоновна, какого-то «итальянца» вспомнили. Что за личность? И кого еще есть основание подозревать?.. Да и вы сами, Василь Кириллович, не должны отмахиваться, если хотим установить истину… Кого, например, вы подозреваете?
Пидпригорщук пожал плечами.
— А бог его знает! Ой, Оля, Оля, — покачал он головой, посмотрев на жену, — подняла ты бучу!
— Тебе всегда все безразлично! — рассердилась женщина. — А о детях ты подумал?
Лида еще некоторое время повертела в руках тетрадный листок и, видя, что Петро совершенно не интересуется им, а Оля отмахивается от него, словно от гадюки, вдруг испуганно оглянулась, потом бросила тревожный взгляд на Василя, будто кто-то уже изготовился стрелять в него, неожиданно негромко вскрикнула, швырнула бумажку с угрозой на стол, вскочила и, всхлипнув, бросилась к дому.
Все посмотрели ей вслед.
— Что с ней? — спросил Коваль.
— Нервы, — буркнул Петро. — Не в порядке… Не обращайте внимания, это у нее бывает: то смеется, то плачет. Извините, я сейчас.
Он не спеша поднялся и пошел за женой. За столом воцарилась тишина.
— Это она, бедняжка, за Василя переживает… — вставила Оля.
— Мы уж ее лечили. Из райбольницы не вылезала, — сокрушенно сказал старший Пидпригорщук. — Петро собирается в Полтаву, к профессору. Есть в Полтаве такой. Знаменитый невропатолог. Тоже, кстати, земляк. Правда, к нему не просто попасть. В райбольнице обещали дать направление. Да все руки у нас с Петром не доходят, жатва, работы по горло, скоро и зябь поднимать, вот проведем обжинки… тогда уже…
— Он, Третьяк, вроде тоже с моим отцом учился в одной школе и с вами, Дмитрий Иванович, — сказала Оля.
— Какой это Третьяк?
— Андрей Семенович, теперь профессор.
— Если это тот самый Андрей, то мы с ним договоримся, — пообещал Коваль.
Вскоре возвратились к столу Петро и Лида. У Лиды были красные заплаканные глаза, но она, казалось, полностью успокоилась и даже пробовала улыбаться.
— Извините, — обратилась она к Ковалю, — мне почему-то вдруг стало страшно, очень страшно! — Женщина передернула плечами, словно озябла. — Но уже все в порядке.
Она снова села за стол и начала задорно смеяться, будто хотела подчеркнутой веселостью возместить свою истерику.
— Я могу вам, Дмитрий Иванович, обо всех рассказать. Потому что Петро мой — молчун, а милая Оля, кроме мужа, детей да своих овощей, мало что знает… А я целый день в конторе, все толкутся. Байки и выселчанские сплетни мимо меня не проходят.
Оля, обидевшись на Лидины слова, занялась детьми, позвав их к столу ужинать, а Дмитрий Иванович устроился с Лидой на скамейке у спуска к реке и, посматривая то на чернявую собеседницу, то на реку, поблекшую долину за ней и низкое седеющее небо, внимательно слушал рассказ о сегодняшних Выселках и взаимоотношениях выселчан. Лидия Антоновна нравилась ему какой-то воинственной женственностью — во время беседы черные цыганские глаза ее то и дело поблескивали — и тем, как интересно рассказывала об односельчанах, которых характеризовала образно, с многочисленными подробностями.
Слушая Лиду, Коваль поймал себя на мысли: «Что этой женщине нужно в жизни? Что недостает ей, чтобы быть уравновешенной и здоровой? Но человеку, — думал он дальше, — всегда чего-то не хватает, на то он и человек… И так должно быть. Очевидно, и этой чернявой, с несколькими коричневыми родинками на лице, экспансивной женщине чего-то не хватает в жизни. Но, с другой стороны, что ей еще желать: крепкая семья, любящий муж, милые детишки? Возможно, работа не удовлетворяет или мучает какая-то тайна, о которой знает только она?»
Ответа на этот вопрос Дмитрий Иванович не имел, да в конце концов и не собирался его искать…
2
Старый Ковтун — «итальянец», как его дразнили в Выселках, — жил недалеко от Пидпригорщуков, на соседнем холме, ближе к Полтавской дороге.
Дмитрий Иванович решил с ним познакомиться и, поразмыслив, нашел для этого предлог. Коровы у Пидпригорщуков не было — молоко для детей брали в колхозе, и Коваль подумал, что проще всего пойти к Ковтунам за молоком, ведь дачники, которые селились с детьми вблизи Ворсклы, покупали именно у них. Да и правду сказать, Дмитрий Иванович любил перед сном выпить стакан свежего молока, которого последнее время был лишен. Несмотря на заверения газет, что в Киеве и теперь, спустя год после чернобыльской трагедии, молоко проверяют и в магазин попадает только чистое, годное к употреблению, Ружена не покупала его.
До дома Ковтунов добраться было не просто. Идти вокруг далековато, а напрямик, по пригорку, который круто обрывался у реки, миновав небольшой овражек, можно было сразу вскарабкаться к подворью и зайти, так сказать, с тыла. С трех сторон от асфальтированного большака и соседей старый Ковтун отгородился высоким забором, и калитка открывалась не сразу. Сначала чужак должен нажать кнопку на косяке. Тогда в хате хозяев слышался звон и Иван Ковтун не спеша выходил во двор и, с подозрением посматривая на свою же калитку, гадая, кто же там стоит, крадучись шел к ней.
Полковник преодолел овражек и вдруг обнаружил, что от реки Ковтун тоже отгородился. Пожалев досок на четвертую сторону двора, он натянул над самой кромкой обрыва, на двух столбцах, не сразу заметную глазу проволоку и насадил кусты колючего боярышника. «Настоящая крепость!» — подумалось Дмитрию Ивановичу.
Ковалю пришлось возвратиться и идти к калитке вдоль забора по нетоптаному, достигавшему пояса бурьяну.
Старый Ковтун встретил его неприветливо, бросил из-под бровей настороженный взгляд: кто такой? и что нужно? Но не успел это сказать, так как полковник молча поднял бидончик. Жест был достаточно выразительным. Взгляд хозяина немного смягчился.
— Мне бы молочка, — произнес Дмитрий Иванович.
Весь вид немолодого, седовласого добродушного мужчины, одетого в старенькие вельветовые брюки, с которых Коваль еще не собрал весь чертополох, нацепившийся по дороге, успокаивал, и покрытое морщинами лицо Ковтуна прояснилось.
— Да не знаю, — сказал дед, поглаживая затылок, — у меня люди все забирают… А вы кто будете? Тоже дачник?
— Как сказать, — доверительно улыбаясь, ответил Коваль. — Можно и так считать. Решил пожить здесь у вас: чистый воздух, река близехонько… В нашем с вами возрасте ох как он необходим — чистый воздух.
— «Близехонько»! — хмыкнул Ковтун. — По таким обрывам спускаться! И у кого же вы остановились? — допрашивал он, все еще не расставаясь со своей подозрительностью.
Полковник помедлил с ответом. Он разглядывал старого Ковтуна, у которого был очень неряшливый вид: расстегнутая, давно не стиранная, черная от грязи рубашка тряпкой висела на его плечах, голые, тоже черные, ноги виднелись из-под коротких измятых штанов, державшихся на теле при помощи старого скрученного пояска. Дмитрий Иванович понял, что «итальянец» не просто экономный, а крайне жадный человек. Разглядывая Ковтуна, полковник словно примерялся к нему: способен ли этот человек на такой агрессивный поступок, как убийство. Положительный ответ он пока дать не мог.