Начало пути

Я зашел в магазин пластинок на Кламбер-стрит, будто хотел купить несколько штук добрый час слушал лучшую поп-музыку, а потом сказал - мне эти записи не по вкусу, и ушел, и перед тем как подкрепиться у «Львов» чашкой чая и сырком, провел несколько часов в библиотеке. Полистал в читальне газеты: политические новости не так уж меня увлекали, но из-за политики всегда разгораются страсти, ну, вот я и проглядывал их от нечего делать и смеха ради, когда ездил на работу или удалялся после обеда поразмышлять пяток минут в уборной. Нет, мне не интересны все эти политические новости, да, по-моему, и не может быть в них ничего интересного. Я перестал покупать журналы и газеты, решил - для меня самые важные новости на свете то, что творится со мной, и новости эти опять и опять мелькали у меня в голове в виде таких вот газетных заголовков:

«МАЙКЛ КАЛЛЕН УВОЛЕН С РАБОТЫ. ПОДРУЖКА БРОСАЕТ КАЛЛЕНА».

«ДЕД УБЛЮДКА СЫГРАЛ В ЯЩИК».

Я всегда просматривал колонки спроса на рабочую силу. Бесспорное доказательство того, что я нужен, глядело мне прямо в лицо, слепило меня. Перед тем как он окончательно потерял зрение, говорил я себе, он вспоминал, что время от времени, глядя на свет, видел большое серое пятно. Свободные вакансии показывали мне, как еще живут люди, ко мне протягивалась обезьянья лапа, готовая присоединить меня к ним, в глаза лезла одна дохлая работенка зa другой, прямо смех разбирал: напарник шофера на фургоне и подручный каменщика, грузчик, упаковщик, сварщик, судомойка, кубовщик, младший продавец, буфетчик, фабричный - длинная, невеселая песнь во славу невыдуманной жизни въедалась мне в душу, и под конец жуть брала: как бы желчь не разлилась. Тогда я переставал смеяться и переключался на кроссворд.

Через три недели я поехал узнать, как продвинулись у Клегга дела с продажей дома. Живые изгороди ожгло морозом, они стояли поникшие, уродливые, и под ясным небом белые мерцающие поля раскинулись, точно саван, сброшенный покойником по дороге на небеса. Угрюмо здесь было и не по мне, зимой за городом все какое-то чужое. Я люблю буйное лето, щедрое на жару и цветы, и даже подумал, как тепло должно быть в эту пору на фабриках.

Я позвонил, никто не отозвался, я пошел вокруг дома - на за-дворках Клегг таскал поленья из-под навеса и складывал у черного хода.

- Я вас ждал,-сказал Клегг, разогнул спину и пошел мне навстречу.

Я спросил, может, ему помочь,-увидев его за этим полезным занятием, я вдруг почувствовал, что мне осточертело ничего не делать.

Он засмеялся. ¦

- Сам управлюсь. Я нарочно растягиваю эту работу, кончится она -и некуда себя девать. Правда, еще полно хлопот с укладкой. Дом продан. Отзыв инспектора хороший, и поверенный второго по- купателя тоже забрасывал пробный шар. Вот не думал, что все это так быстро разыграется. Деньги я уже все получил. А теперь вот на- до съезжать - и я даже растерялся.

- Это лучше, чем сидеть на месте.

- Да-а, наверно,- сказал он.

Мне вспомнилось, как я впервые увидал этот тихий дом, не домик - игрушечка, вспомнились мои дурацкие мечты зажить здесь с Клодин, и прямо сердце защемило, такая вдруг взяла тоска по ней. Но тотчас же я подумал: дом, слава богу, продан и я его вижу в послед- ний раз - больше сюда ездить незачем. Уж очень холодно и пусто кругом, даже страх берет.

Клегг пригласил меня войти. С первой нашей встречи он как-то постарел и осунулся, словно, продав дом, совершил большую ошиб- ку, которую уже не поправить. Кожа у него была дряблая, изжелта-бледная, глаза пустые, водянистые, казалось, он вот-вот сляжет или зима вовсе его доконает. Этот дом помог ему устоять, но он с улыбкой уверял, будто рад отсюда убраться. Может, он перетрудился, пакуя чемоданы и укладывая книги в ящики, лучше бы оставил это рабочим, которые будут его перевозить. Я сказал - давайте помогу двигать тяжелые вещи, вроде не к тому сказал, что ему самому не под силу, а просто по-компанейски, чтоб побыстрей с этим управиться.

- Что ж, можно,- сказал он,- если вам нечего делать.

И я задержался дотемна: перетаскивал с чердака громадные корзины. Работал я споро, и тут он понял, что дел-то гораздо больше, чем ему казалось, и попросил - может, я останусь ночевать, а завтра начнем пораньше.

- Ну что ж,- сказал я. Я готов был делать что угодно, была бы еда. Мне все равно, что есть, лишь бы каждый день. Много мне тоже не надо, но вот если голоден, а жевать нечего, тут уж и на белый свет смотреть неохота.

Старик взял меня за руку.

- Послушайте, Майкл,- сказал он,- когда вас спрашивают, хотите ли вы что-то сделать, никогда не отвечайте «ну что ж», это не ответ. Если хотите чего-то достичь в жизни, всегда отвечайте ясно и определенно - «да» или «нет» - и тогда ближние станут вас уважать, а главное, вы будете сами себя уважать.

Я кивнул - чем еще можно отозваться на такую проповедь? Мы пошли в кухню, там топилась плита, было тепло и уютно, хотя и тем новато. Клегг вытащил из холодильника печенку, бросил ее на сковороду с шипящим салом. Прибавил банку бобов, несколько ломти ков хлеба - ужин получился на славу. Старик огорчился, узнав, что я не играю в шахматы, и мы стали играть в шашки. Но это было ему слишком легко и через час наскучило. Когда оба мы замолкали, становилось так тихо, прямо спятить можно. Тут-то до меня дошло, ка ково это - жить за городом.

Утром я снес с чердака сундуки и ящики и поставил их вдоль стен в прихожей. Работа была тяжелая, и пришлось провозиться до поздна, но мне это было одно удовольствие - ведь мной никто не помыкал. Клегг только говорил, что надо делать, a yж дальше я сооб ражал сам. Нужно было снести вниз комод, и в одном из ящиков оказалось десятка полтора старинных карманных часов. Я сразу за-метил, как красиво, тонко выведены римские цифры на белых циферблатах. Наверно, это награды или подарки старику за всю его жизнь. Одни часы были массивные, золотые, с цепью и крышкой, которая закрывалась с громким щелканьем.

Мне взбрело в голову проверить, идут ли они, я стал их заводить и чем бы крутануть винт раза три, по глупости докрутил до предела, чуть пружина не лопнула. Стою перед открытым ящиком и смотрю, как бегает по крохотному кругу секундная стрелка, и вдруг слышу - по лестнице тяжело поднимается Клегг. Положил я часы в ящик и поволок комод к двери. Когда Клегг сошел вниз, я завернул часы в носовой платок и сунул в карман. Клегг, скорей всего, про них и думать забыл, а они слишком хороши, нечего им тут зря пропадать. Вот только тикали они уж очень громко, и ничем этого тиканья не остановить, разве что сломать пружину. Даже носовой платок плохо его заглушал, и каждое «тик-так» впивалось в меня, как заноза, оставалась одна надежда - может, Клегг туговат на ухо или по рассеянности ничего не заметит, а уж я, когда он поблизости, постараюсь побольше шуметь, чтоб он этого тиканья не расслышал.