Страница 79 из 83
Полемика в переписке крупных политических мыслителей русского зарубежья продолжается и после смерти Сталина. Весной 1953 года в советской печати (в "Правде") появляются первые статьи, свидетельствующие, что новые вожди, стремясь удержаться и укрепиться, в какой-то степени отрекаются от Сталина и сталинизма. Прекращено сфабрикованное "дело врачей". Алданов видит в этом историческое свидетельство. "Между страной и режимом пропасть... Диктатура, - подчеркивает он, - может держаться лишь террором, и даже полутеррор ее ослабит" (письма Маклакову от 8 и 9 апреля 1953 г.). Маклаков же говорит о силе диктаторского режима и предполагает, что "холодная война" продлится века.
После войны в прежде однородную среду тех, кто покинул Россию в первые послереволюционные годы, стали вливаться эмигранты второй волны, "перемещенные лица", часть из них составляли власовцы. В духе "холодной войны" перебежчиков к Гитлеру начали оправдывать: дескать, те надеялись, что Россия будет освобождена от большевизма немецкими руками. Алданов -- сторонник "чистоты политических риз" русской эмиграции: гитлеровщина, доказывал он, была бы еще много хуже сталинщины. Алданов спорит с Керенским по поводу "ди-пи", по-английски "displased persons", "перемещенных лиц", многие из которых - вчерашние власовцы. Керенский выступает за единство действий всей эмиграции, Алданов же утверждает: "Важно не только то, что мы хотим делать, но и то, с кем мы готовы это делать".
Блокада Берлина, война в Корее воспринимались на Западе как первые сражения третьей мировой войны. Старые люди, Алданов и его корреспонденты, мучились от раздвоенности: по-прежнему любя покинутую родину, считали, что угроза миру исходит из Москвы. В октябрьские дни 1956 года писатель выступает в защиту восставшей Венгрии, обменивается письмами с Е.Д. Кусковой, его вывод: "Советский строй трещит (...), но не смею надеяться, что конец близок".
Важность таких тем, как атомная бомба, суд над немецкими военными преступниками, перспективы России после Сталина; множество малоизвестных деталей, касающихся, например, положения русских во Франции в 1944 -- 1945 годы, -- это все в переписке представляется ценным и значительным. Особо хочется отметить суждения Алданова о трудностях, ожидающих нашу страну, когда она покончит с коммунизмом, о чем мы уже писали. Переписка по-новому раскрывает позднего Алданова как крупного и проницательного политического мыслителя западнического направления.
Но идеи Алданова и его корреспондентов оставались преимущественно "самочитательным писанием": авторы писем не могли воздействовать на общественное мнение на Западе, не мечтали, что об их концепциях узнают на родине. Оставалось только работать для будущего в надежде, что придет черед и их идеи и программы будут востребованы. В письме В.А. Маклакову от 20 сентября 1956 г. Алданов -- обоим осталось жить считанные месяцы -- предлагает собрать друзей и запротоколировать выступления: "Мы все люди старые, и было бы хорошо оставить хоть некоторый след: что думали старые эмигранты о положении России в 1956 году -- вдруг кому-либо, когда-либо пригодится". Старшее поколение уходило из жизни с горькой мыслью, что его идеалы не воплощены, оставалось только утешение: "Они служили своим идеям, и служили им с честью..." Это слова Алданова из статьи о политэмигрантах XIX века; несомненно, он относил их и к современникам.
Быть может, кому-то эти пожилые люди, прожившие нелегкую жизнь, представляются скучными чудаками, зацикленными на политических вопросах. Нет ничего ошибочнее такого взгляда -- они часто шутили, на старости лет влюблялись... Вот импрессарио, друг Бунина Александр Рогнедов, сообщает в приподнятых выражениях: он влюблен в очень юную испанскую журналистку, "редчайшее и благороднейшее существо"... Вот он же дает в письме юмористическое описание мучений в кресле стоматолога: "Никогда не думал, что анестезия действует столь решительно. Мой дантист ни разу не вскрикнул. Его выдержка произвела на меня столь сильное впечатление, что меня два раза выволакивали в обмороке..." Русские эмигранты не пытались казаться лучше, чем они на самом деле были; не кичились собственной значимостью, отличались высокой требовательностью и к окружающим, и к самим себе.
20.
Алданову выпала странная посмертная судьба. До конца 80-х годов в России его не печатали, книги прятали в спецхранах. На Западе с годами стали забывать. Ученые-американцы, учитель и ученик, покойный В.М. Сечкарев и Николас Ли время от времени публиковали книги и статьи, где доказывали: это один из интереснейших русских писателей XX века, человек больших знаний и безупречной нравственности, но возобладала иная точка зрения: как художник Алданов не особенно значителен, он писатель среднего разряда.
Но волна общественного интереса к его книгам прокатилась в России. Вышли многотомные собрания сочинений Алданова, отдельные издания его произведений, опубликована переписка, на экранах страны и по телевидению показывают передачи и фильмы о нем и созданные по его произведениям. На родину вернулся большой писатель, и его книги оказывают и будут оказывать воздействие на литературный процесс. Они очень соответствуют духу нашего времени: возродившемуся общественному интересу к истории. Они будят мысль, учат добру. В них образец прозрачно ясной высокой русской прозы.
Алданов повторял: книги, картины, ученые труды человека живут пятьдесят лет. Затем забывают. Хорошо, что Алданов делал оговорку насчет "счастливых исключений". На деле они не так уж редки, и судьбой Алданову было предназначено стать одним из таких исключений. Его не забыли. И те исторические идеи, которые он отстаивал, нисколько не устарели, напротив, в XXI веке они стали еще более насущными. Это идеи свободы, демократии, прав человека.
Вслушаемся же еще раз в его голос. Внутренний монолог писателя - персонажа романа "Начало конца" - это исповедь самого Алданова, его творческое кредо:
"Делать в жизни свое дело, делать его возможно лучше, если в нем есть, если в него можно вложить хоть какой-нибудь, хоть маленький, разумный смысл. Пусть писатель пишет, вкладывая всю душу в свой труд... Не уверять, что трудишься для самого себя, - ведь и он мечтал об огромной аудитории и откровенно советовал тем, кто не ждет миллиона читателей, не писать ни единой строчки... Не задевать предрассудков, по крайней мере грубо, не сражаться ни с ветряными мельницами, ни даже со странствующими рыцарями, если только не в этом заключается твоя профессия, профессия политического дон Кихота, такая, по существу, профессия, как труд сапожника или ветеринара... Не потакать улице и не бороться с ней: об улице думать возможно меньше, без оглядки на нее, без надежды ее исправить. Но в меру отпущенных тебе сил способствовать осуществлению в мире простейших, бесспорнейших правил добра. На склоне дней знаменитый врач говорил, что верит только в пять или шесть испытанных лекарств, вроде хинина. Бесспорные принципы добра также немногочисленны... Для себя же, для немногих свободных людей, можно пойти и дальше. "Холодное наблюдение" имеет свою ценность. В мысли, как в жизни, всего выше можно подняться при пониженном душевном жаре. Рядовые удачники жизни "горят", но у Наполеона сердце билось со скоростью 60 ударов в минуту.
И как кровь возвращается по венам в сердце, отдав по пути свои
питательные вещества, так всего дороже возвращающиеся в сердце, больше ничего не питающие истины. Эти истины беречь про себя и в то время, когда больше не ждешь ничего, кроме пристойных некрологов. Жить спокойно, зная, что мир лежит во зле. Радоваться редкому добру, принимая вечное зло как общее правило мира..."