Страница 7 из 9
— То есть? — я сделал вид, что не понял.
— Не прикидывайся плинтусом, — мама поморщилась. — Ты прекрасно понял, что предлагал этот негодяй.
Я зажал пальцами нос, дунул, ухо отложилось.
— Здесь на многие вещи смотрят шире, — заметил отец.
— На мерзость нельзя смотреть шире, — сказала мама. — Это недопустимо. А ты, я погляжу, тут расслабился?!
Мама уставилась свирепо на отца.
— Да при чем тут я? Я тебе в общем говорю, как антрополог антропологу…
Они стали разбираться в вопросе влияния тропиков на нравственное здоровье общества, но продлилось это немного — минуту, может. Мы пошли дальше.
— Все как раньше, — кивала мама, глядя по сторонам и предупредительно придерживая меня за локоть. — Все как раньше. Пожалуй… велосипедистов этих не было. И народу побольше. И забегаловок побольше. И двадцать лет назад в майках никто не ходил. И…
Мама обнаруживала и другие различия с тем, «как раньше», я раньше не был, я не обнаруживал. Историческая Гавана оказалась тесным городом, наверное, раньше, когда люди были средним ростом метр шестьдесят, он казался вольным и раскинутым на широкой прибрежной ладони, но за века акселерации ладонь эта плотно собралась в кулак. Кстати, мутных личностей с располагающими улыбками на улицах стало больше, и улыбались они сердечно и издалека, однако мама в ответ конструировала настолько неприступные лица, что эти веселые парни отступали без боя.
Отец хихикал и рассказывал про разные необычные вещи: про старинные пушки, вбитые в мостовую, про дерево, проросшее сквозь старый дом, через крышу, окна, двери и балконы, так что непонятно было — это дом вокруг дерева, или дерево в доме, про Че-Рыбака — вроде где-то здесь, в старом городе, есть граффити с Че, но не обычный устремленный лик в берете, а Че, сидящий на берегу с удочкой, — если тебе встретится такая, то это к удаче. Я не поверил, но все равно стал поглядывать, искать Че с удочкой на стенах.
Не нашел, конечно, нашел несколько крюков в стенах — отец тут же сообщил, что к этим крюкам раньше приковывали неблагодарных рабов, а еще нашел батарею, выведенную зачем-то на внешнюю стену, батарея, кстати, привела в замешательство и отца.
А возле одного из домов подоконник, находившийся вровень с мостовой, был утыкан ржавыми железными штырями — чтоб всякие посторонние, значит, не присаживались без разрешения.
— Удушливое дыхание капитализма, — пояснил отец. — Нечего всяким протирать своими нищебродскими штанами частную собственность. Но, кстати да, такого я не замечал раньше.
Отец и мама уставились на штыри. А я вот вполне понимал этого штыриста — если тут штыри не вставить, то на подоконнике толпами сидеть начнут все, кому не лень. И как ты ни посмотришь в окно — утром, вечером или в середине дня, картина предстанет всегда одинаковая, печальная.
Мама штыри сфотографировала.
— Ладно, — сказал отец. — Надо немного и отдохнуть…
Мы стояли недалеко от ресторанчика, хотя тут, похоже, везде недалеко от ресторанчика. Отец огляделся, прошел по улице метров пятьдесят и свернул в переулок. Или в проулок, пустоту между двумя домами, похоже, что раньше тут находился дом, но потом его подцепили лопаткой и вытащили из общего каравая. И между двумя параллельными улицами образовался перпендикулярный проход.
— По-китайски такое называется «хутун», — пояснила мама.
Пекинская книжная ярмарка, однако.
— А по-сербски? — спросил я.
— По-сербски… не знаю.
Мы с мамой остались на улице. Отец углубился в хутун.
— Ну, не бред ли? — хмыкнула мама. — А? Кормить кошек сейчас, а?
— Да нормально, — успокоил я. — Вон у Великановой отец замки коллекционирует.
— И что?
— Так он их не в магазине же покупает, он их крадет. Идет на мост — знаешь, там новобрачные замки цепляют, вскрывает потихонечку и дома на цепь вешает. Всю стену завешал, били его два раза за это, в отделение сдавали, а он только сильней от этого приохотился.
Отец тем временем подманил пару кошек и с умилением наблюдал, как они поедают колбасу.
— Мне кажется, Великанова в отца, — заметила мама. — У нас дома все время ножницы пропадают.
— При чем здесь ножницы?
— При том. Ее папаша замки ворует, а она сама ножницы. Яблочко от яблочка недалеко котится.
Кошек прибавилось. И стало штук десять, повылазили, так что отец стал потихоньку отступать к нам, с видом сеятеля разбрасывая перед собой колбасные полоски. Несколько человек, проходящих мимо, остановились, поглядели на отца то ли с сочувствием, то ли с интересом, проходящая девушка достала телефон и стала снимать.
— Надеюсь, в интернете его не опознают, — сказала мама.
— А чего такого?
— Ну, все-таки не пацан…
— Наоборот, — сказал я. — Это способствует карьере, сейчас кошки в тренде.
— Да?
— Да. Все понемногу подкармливают… Я в Москве много раз видел…
На противоположной стороне проулка показался человек. Высокий и длиннорукий, похожий на ожившую стремянку. Отец вроде как насторожился и долго смотрел на этого человека, а тот, кажется, смотрел на него.
— Ладно, — сказал вдруг отец. — Погуляли, пора и домой.
А вот и нуар пожаловал — в первый же вечер нашего визита в Гавану показался он, загадочный человек-лестница.
— А там человек был… — его и мама заметила.
— Да мало ли тут народу ошивается?
Отец вытряхнул остатки колбасы и выкинул пакет, улыбнулся и пошагал прочь, я оглянулся и заметил, как кошки побежали навстречу незнакомцу. Мама издала сомневающийся звук.
— Можно было в первый же вечер и не тащить нас в этот кошачий дрифт, — буркнула она и передразнила. — «Гавану нужно получать, как пулю в лоб…» А всего-то и хотел покормить своих котиков…
— У каждого свои слабости, — ответил отец, не оборачиваясь.
До гостиницы мы добрались неожиданно быстро. Я опасался, что снова будем вилять, брести и любоваться, но, откормив кошек, отец пошагал скоро и целеустремленно, так что через десять минут мы оказались у парадного подъезда «Кастильи».
Таксистов стало меньше, а людей с телефонами больше.
— Так что же они тут делают? — снова спросила мама.
— Интернет ловят, — ответил я. — Его нет, но они его ловят.
— Ловцы, однако…
— Иногда я думаю, что это своеобразный карго-культ, — заметил отец.
— Интересное замечание, — рассмеялась мама. — Весьма…
Она оглянулась и сфотографировала стоящих у стены.
— Интернета нет, небожители унеслись на серебряных птицах в блистающий Валинор, но культисты продолжают ежедневно стоять с поднятой рукой, — сформулировала мама. — Рано или поздно боги кибернетики увидят и оценят эту преданность и прольют на них щедрый и безлимитный вай-фай. Главное, верить. И держать руку как можно выше, кто выше — тот обиженным не уйдет во первую голову.
А я подумал, что эти ждецы у стены правую дельту хорошо прокачают, постой-ка так с поднятой рукой в потолок, дельта за десять минут забивается в молоко.
— Культисты такие культисты, — сказал отец.
Но там не одни культисты были, возле дерева все еще стояла женщина с корзинкой и бумажными трубочками. Она улыбалась толстыми губами и щурилась, отчего на лбу у нее складывались живые морщины, такие глубокие, что спички можно вставить.
Женщина с бумажными трубочками улыбнулась.
— Да, культисты, — повторил отец. — Весь мир для них — рука, воздетая к небу в ожидании заветной искры…
И этого понесло. Гавана как пуля, чего уж.
Отец замолчал, а я сразу увидел: как в голове у него вспышкой промелькнула Сикстинская капелла и как ему это понравилось, но, разумеется, отец удержался и промолчал.
Мама тоже поняла.
— Ктулху фхтагн, — мама почесала за ухом.
Она не любила, чтобы кто-то вокруг был метафоричнее ее, пусть и в мыслях.
— Фхтагн-фхтагн, — зевнул отец. — О чем я и говорю.
С мамой он дискутирует исключительно в отпуске, а сейчас он не в отпуске.
— Касса близко, — сказал отец.
Отец не хотел сдаваться.