Страница 47 из 55
Пятого августа на прояснившемся горизонте вырисовались, наконец, черные, отвесно спускающиеся в море скалы острова Беннетта, испещренные полосами и пятнами снега и льдов.
Бегичев еще с моря заметил сложенный из камней гурий, увенчанный бревном плавника, а уже высалившись на берег, обнаружили у гурия следы костра, оленьи кости, облезлую медвежью шкуру и пустые гильзы. Однако поиски пришлось отложить — все были настолько измотаны, что вытащив вельбот на берег, сразу же, даже не поев, повалились спать.
На следующий день у мыса Эммы, на юго-западе острова Беннетта, обнаружили в гурии три записки, упрятанные в бутылке.
В первой из них, датированной 25 июля 1902 года, Толль сообщал о выеддке его отряда на остров Беннетта: «21 июля благополучно доплыли на байдарках. Отправимся сегодня по восточному берегу к северу. Одна партия из нас постарается к седьмому августа быть на этом месте».
Во второй записке, датированной 1 сентября, Толль начертил план острова и пометил «место постройки дома». Здесь же была приписка: «Имеем во всем достаток».
Наконец, в третьей записке, датированной уже 23 октября, сообщалось: «Нам показалось более удобным выстроить дом на месте, указанном на этом листке. Там находятся документы».
«Дом», судя по чертежу, находился на противоположном, восточном побережье острова. Идти по фирновому леднику, обрывающемуся в море, было и трудно, и опасно. Поэтому Колчак и Бегичев решили спуститься на морской лсд и идти напрямик к мысу.
«Я шел передом,— писал в дневнике Бегичев,— увидел впереди трещину и с разбегу перепрыгнул ее. Колчак тоже разбежался и прыгнул, но попал прямо в середину трещины и скрылся под водой. Я бросился к нему, но его не было видно. Потом показалась его ветряная рубашка, я схватил его за нее и вытащил на лед... Но этого было недостаточно — под ним опять подломился лед, и он совершенно погрузился в воду и стал тонуть. Я быстро схватил его за голову, вытащил еле живого на лсд и осторожно перенес к берегу. Положил на камни и стал звать Инькова, который стоит возле трещины и кричит: «Утонул, утонул!». Я крикнул ему: «Перестань орать, иди ко мне!». Он подошел. Мы сняли с Колчака сапоги и всю одежду. Потом я снял с себя егерское белье и стал одевать на Колчака. Оказалось, он еще живой. Я закурил трубку и дал ему в рот. Он пришел в себя. Я стал ему говорить, может, он с Иньковым вернется назад в палатку, а я один пойду. Он сказал: «От тебя не отстану, тоже пойду с тобой». Тогда я пошел по камням, были крутые подъемы и спуски. Он совершенно согрелся и благодарил меня — в жизни никогда этого случая не забуду».
Сам Колчак (тоже показательный штрих) пишет об этом инциденте предельно коротко и даже с юмором: «Эта попытка обошлась мне очень дорого ввиду порчи единственного анероида, с которым я провалился под лед и, таким образом, был лишен возможности как следует определить высоты на ледниках».
В маленьком домике-поварне, сложенном из камней и плавника, спасательный отряд обнаружил ящики с геологической коллекцией, фотоаппарат, инструменты, приборы и записку Толля, кончавшуюся словами: «Отправляюсь сегодня на юг. Провизии имеем на 14—20 дней. Все здоровы... Э. Толль». И дата — 26.10 (08.11) 1902 года.
Трудно понять, конечно, почему только поздней осенью, во мраке полярной ночи, Толль решился идти к Новосибирским островам. Ведь на пути к ним лежала коварная Сибирская полынья — хаос мелкобитых льдин и шуги, где нельзя ни идти, ни плыть на каяках. Толль и его спутники были фактически обречены. Спасти их могло только чудо, но чудес, к несчастью, не бывает.
А Колчак со своей стороны сделал, конечно, все, что мог; как и товарищи его — сделали все, что могли. Впрягшись в лямки, тащили они вельбот или лавировали в хаосе льдин, грозивших раздавить утлое суденышко. Случалось — ночевали тут же, на дрейфующих льдинах. Случалось — жили впроголодь, ведь восемь месяцев они питались только тем, что удавалось добыть охотой или ловлей рыбы.
«Все спутники мои остались живы,— с гордостью скажет Колчак на допросе. И повторит, подчеркнув,— мы вернулись все, не потеряв ни одного человека».
Этим, действительно, можно было гордиться! Академик Ф. Н. Чернышев, немало поработавший в Арктике, подводя итоги экспедиции, с гордостью говорил: «Даже норвежцы не решаются делать такие отважные путешествия, как Александр Васильевич Колчак».
Позже Географическое общество наградит Колчака Большой Золотой (Константиновекой) медалью, поставив молодого лейтенанта в один ряд с такими корифеями, как Нансен, Пржевальский, Норденшельд. Спасательная экспедиция на остров Беннетта будет отмечена, как «выдающийся и сопряженный с трудом и опасностью географический подвиг». А Колчак, как итог экспедиций своих, позже напишет замечательную книгу: «Лед Карского и Сибирского морей».
Фактически это первая научная монография по гидрологии Северного Ледовитого океана, но и сейчас, пожалуй, она остается одной из лучших книг о полярных водах и льдах. Колчак впервые дал физическое объяснение Великой Сибирской полыньи; впервые предсказал, что кроме выносного дрейфа льдов, открытого Фритьофом Нансе- • ном, в Ледовитом океане — между Полюсом и Канадским архипелагом — существует еше и замкнутый антициклонически й круговорот.
Научные идеи Колчака намного опередили время, но даже в науке (и почти до сих пор) имя его искусственно забыто, хотя советские океанографы нередко использовали мысли и теории Колчака, как свои личные. И теперь — через девять десятков лет, вновь и вновь листая страницы его трудов, написанных предельно ясно, невольно думаешь, что именно наука была, наверное, настоящим призванием Александра Васильевича. Что ж, может быть. Но двадцатый век, к несчастью, начался для него военными известиями — о нападении японцев на Порт-Артур Колчак узнал еще в Якутске.
Конечно, спасательная экспедиция была предельно тяжелой, он устал — устал безмерно. Но никаких сомнений у Александра Васильевича не было — место его на фронте!
«Я по телеграфу обратился в Академию наук с просьбой вернуть меня в Морское ведомство и обратился в Морское ведомство с просьбой послать меня на Дальний Восток, в Тихоокеанскую эскадру для участия в войне». Тоже показательный штрих — не правда ли?
Академия наук не хотела его отпускать, но Колчак обратился напрямик к Великому князю, который курировал Морское ведомство, и все-таки добился своего.
Теперь оставалось только одно — определить, наконец, свою личную жизнь. Невеста, кажется, уже устала ждать. Она приехала на берег Ледовитого океана (на мыс Святой Нос), чтобы встретить своего суженого. Мужественная женщина!
В марте в Иркутске сыграли свадьбу, причем шафером Колчака стал боцман Бегичев — сословных предрассудков, судя по всему, у будущего адмирала не было.
В Порт-Артур, кстати сказать, они тоже отправились вдвоем. Колчак был назначен вахтенным начальником на крейсер «Аскольд», а Бегичев — боцманом на миноносец «Бесшумный».
Как вы помните, еще в спасательной экспедиции Колчак заболел суставным ревматизмом, но он, несмотря на болезнь, по- прежнему инициативен. Лейтенант принимает участие в разработке плана прорыва блокады в Порт-Артуре, пытается использовать керосиновые гранаты для поджога японских укреплений.
Командуя эсминцем «Сердитый», Колчак поставил минную банку, на которой подорвался японский крейсер. Его награждают орденом Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость». А война тем временем уже катится к концу — бесславному для царского правительства концу.
Годы спустя — уже на допросе — Колчак будет с горечью говорить о падении Порт-Артура, о трагедии последних защитников его: «После того, как был июльский неудачный бой и неудачный прорыв во Владивосток, началась систематическая планомерная осада крепости и центр тяжести всей борьбы перенесся на сухопутный фронт... Все время я принимал участие в мелких столкновениях и боях во время выходов. Осенью и я перешел на сухопутный фронт,... командовал там батареей морских орудий... На этой батарее я оставался до сдачи Порт-Артура, до последнего дня, и едва даже не нарушил мира, потому что мне не было дано знать, что мир заключен».