Страница 35 из 55
5 • Мы видим, что в сознании появились агрессия и смешанная с ней сексуальность,— для психоанализа основные подавленные влечения человека, практически всегда участвующие во внутреннем конфликте. В нашей интерпретации — важные силы человека, которые всегда оживают при вхождении в процесс дезинтеграции — реинтеграции, хотя совсем и не являются обязательным содержанием любого конфликта. Они обязательно вступают в конфликт если не с обществом, то со структурами психики, называемыми в психоанализе «супер-эго», преодолеть которые необходимо для реинтеграции.
6 • Признаки «кризиса идентичности» (Э. Эриксон), воскрешающего подростковые проблемы, всегда являются существенной частью процесса дезинтеграции — реинтеграции.
7 • Склонность цепляться за концепции и авторитеты (доктор) — обычный непродуктивный способ справиться с «проблемой» в таком состоянии. Стремление все объяснить и понять, чтобы обрести чувство концептуального контроля над процессом, безрезультатно (или является психологической защитой). Так, автор этих комментариев практически не встречал ни одного человека, которому бы чтение психоаналитической литературы помогло достичь реинтеграции. «Таблетки», подавляющие тревогу,— также неэкологичный подход к процессу. Тут мы не намерены вдаваться в подробности психотерапевтических подходов к таким состояниям.
8 • «Не будите» — без клинического исследования, конечно, невозможно понять, какой смысл эти слова имеют для героя настоящего текста. «Пробуждение» — часто символ рождения. Кроме того, веномним, что в нашей культуре, как правило, долгое время детства человека будит мать утром, чтобы отправить в холодный внесемейный мир (школа, детский сад), и это тоже как ежедневное рождение из психосоциальной утробы семьи в мир. Посему в этих словах мы видим протест против «рождения» в мир при посредстве авторитетов детства, а значит, стремление к «новому рождению» и одновременно неготовность «родиться».
9 • Проекция — в монолог входят люди из внешнего мира, на которых проецируются дезинтегрированные части психики, становясь чужими, «ими». Так, «они» изучают, поскольку герой потерял способность изучать сам себя, «они» осуждают, являясь проекцией супер-эго, которое всегда отодвигается для процесса реинтеграции — новой организации психики человека.
10 • Как правило, именно потеря - чего-то запускает процесс дезинтеграции — реинтеграции. Особенно романтическая любовь, которая сама является (в «счастливый» период) повторением внутриутробных и детских переживаний, а кончаясь, снова толкает человека в фазу очередного психологического рождения.
11 • Стремление к самоповрежденню, бессознательное или осознанное, включая сюда и суицидальные тенденции, характерно для этого периода и выражает, с одной стороны, стремление к дезинтеграции, с другой — защиту от неприятных переживаний.
12 • Неопределенная идентичность — действительно, в этой фазе процесса человек, как еще не «родившийся», лишен своего «я». Новое «я» появляется только в результате этого процесса. Желание стать «сильным» (ниже) — скорее всего желание убежать от такой невыносимой неопределенности.
13 • Человек в этой фазе принципиально одинок: будучи «никем», он не способен находиться ии в каких взаимоотношениях.
14• Чувство удушья — характерный признак критической фазы (вспомним sick point Перлза, момент тупика, подобный моменту, когда в процессе родов ребенок уже не получает кислород через пуповину, но еще не дышит). Обычно после реинтеграции у человека меняется паттерн дыхания.
15 • «Тварь» — выше термин прилагался то к соседу, то к себе. Пример «подвижной» проекции. В процессе дезинтеграции — реинтеграции обязательно появляются проекции, но в конце продуктивного процесса проецируемый материал возвращается к своему носителю.
16 • Не в наших правилах судить о значении тех или иных символов для человека без серьезного клинического исследования. Тем не менее достаточно очевидно, что для детского сознания слон — «хороший», а змея — «плохая», частый символ сексуальности, агрессивности, зла. Во всяком случае, тут описывается процесс интеграции: «хороший» слон, чтобы по-настоящему «любить», должен подружиться со змеей. На конечных этапах процесса всегда возникают образы единства противоположностей, порождающие символ (этот аспект процесса описан Юнгом).
17 • Страх стать крабом — страх оказаться пленником прежних сильных психологических защит. В конце процесса образуются новые психологические защиты, обычно более мягкие.
18 • «Мама», как и «не будите», признак регрессии. Для Для «нового рождения» всегда необходим возврат в детство, и мы его неизбежно встречаем во всех случаях процесса дезинтеграции — реинтеграции.
19 • Воспоминание совершенного «преодоления», «перехода» к новому состоянию из детства появляется, по нашему мнению, как проявление завершения процесса. Поскольку в них делается акцент на автономии, очевидно, что реинтеграция касалась проблем подростковой фазы развития.
20 • «Гады» — название земноводных, так что автор настоящих комментариев предполагает тут проявление «змеиности» (см. комментарий 16). Она спроецирована на других, что говорит о неполной интеграции, но рядом стоит парадоксально «любимые» — свидетельство синтеза противоположностей.
21 • Умиротворенный тон и новое поведение свидетельствуют об окончании этого цикла. Надо ли объяснять читателю настоящих комментариев, что реинтеграция никогда не бывает окончательной и полной? Это лишь нулевая фаза следующего цикла дезинтеграции — реинтеграции...
Герой выходит из дома (ритуал, означающий «новое рождение»), но не вдет «к ней», а произносит гимн идеализированной любви. Тут слаженная работа новых защитных механизмов. Единственный ценный, с точки зрения автора настоящих комментариев, следующий психологический шаг — новая дезинтеграция.
Пауль Клее, «Шагающий по ветру», 1926 год
Вот только соседа ненавижу, тварь. А вообще, что говорить, я и сам тварь. Вот бы стать другим. Сильным, как в кино видел. Сильным, красивым, так, чтоб женщины штабелями падали{12}. А я бы с гордостью смотрел на них и говорил: нет, не нужны вы мне. Вот если бы она... Господи, да где же она теперь? С кем ты сейчас танцуешь?
А может, я и не совсем плохой, может, под страшными, уродливыми корками в сердце моем любовь светится, маленькая, незаметная, слабенькая, порушенная там, на мосту... Не будите меня...
Я ведь ей все сердце свое открыл, а она растоптала его в грязи своими изящными ножками, в тех самых туфельках, которые... И поговорить-то не с кем. Да и кто меня понять сможет{13}, смех да и только.
Я хороший, а во мне плохой, или я плохой, а во мне хороший? Да не могу я так больше! Помогите, я жить хочу! Жить! Хоть как-то. Дыхание сперло{14}. Задыхаюсь. Помогите. Я бегу. Я — ребенок, которого родители бросили одного в незнакомом городе. Дома, чужие люди, сетки заборов, тяжелое, страшное небо. Я бегу, я задыхаюсь от бега, я жить хочу, мне некуда идти, я один посреди этой страшной бесконечности. И вы называете это конфликтом? Это не конфликт. Это страх. Чего ты, дурачок, боишься, ведь ты уже взрослый, ты же теперь можешь постоять за себя. Ты драться умеешь. Неужели за столько лет не научился? Сожми кулаки, сожми челюсти, чтобы зубы трещали, и скажи: «Я жить хочу». Так, как я хочу, а не так, как вы меня научили. Спасибо за старания, но я жить хочу, а не убегать или защищаться, не прятаться и зарываться в землю, как страус, а жить. Я любить хочу. Моя душа уже созрела. Не будите меня, если вы хотя бы раз любили, не будите меня, если вы любили хотя бы раз.