Страница 17 из 22
Наконец, М. Ковалевский создал свою научную школу по изучению обычного права, в том числе и на Кавказе из числа местной интеллигенции (Н. П. Абадзе, Б. К. Далгат, С. В. Кокиев, X. С. Самуэлян и др.). Каждый из них, знавший культуру своего народа, что называется, изнутри, внес, по признанию кавказоведов, весомый вклад в изучение обычного права своего народа (Калоев 1979: 19).
Известно также, что М. Ковалевский, несмотря на принадлежность к сословию правоведов, отделял сферу своих интересов от юриспруденции, придавая ей тем самым самостоятельный статус. Так, в 1884 г. на археологическом съезде в Одессе он организовал и возглавил специальную секцию «Памятники юридические». Сам он считал, что, изучая «юридические древности», занимается «археологией права» (Калоев 1886, т. 2: 215).
Ко всему сказанному следует добавить и еще одно важное обстоятельство, которое, как представляется, следует учитывать при оценке вклада ученого в ту или иную общественную науку. Я имею в виду общественно-познавательную мотивацию исследовательской деятельности.
Поясним это положение подробнее. Безусловно, что М. Ковалевский по своему масштабу является представителем мировой науки своего времени. Прекрасно зная европейскую культуру (ряд его работ был посвящен изучению истории правовых систем Западной Европы: конституции Англии, проблемам землевладения и цеховой организации в средневековых Испании и Италии и т. д.) и свободно владея многими европейскими языками, он был желанным лектором в университетах как Старого света, так и Америки. Ученый хорошо знал труды своих западных коллег (в частности, под его редакцией вышла в русском переводе и работа Г. Мэна «Древний закон и обычай» (Мэн 1873)), которые, в свою очередь, активно использовали его работы в своей научной деятельности.
Это касается и двух выдающихся мыслителей того времени – К. Маркса и Ф. Энгельса, чьи идеи не только оставили неизгладимый след в мировой научной мысли, но и определили судьбу огромной части человечества в XX в. Хорошо известно, например, о дружбе M. М. Ковалевского с К. Марксом, а Ф. Энгельс использовал его работы, касающиеся семейно-общинного землевладения на Кавказе, в своих произведениях (Энгельс 1961).
Но несмотря на все это, деятельность нашего ученого в области антропологии права не была лишь подражанием европейской научной моде. Его интересы во многом были мотивированы этнокультурным многообразием России, порождающим фундаментальные для государства проблемы, от успешного решения которых зависела и продолжает зависеть судьба страны. Поэтому научное наследие М. Ковалевского, в частности связанное с осмыслением кавказской тематики, до сих пор сохраняет академическую и практическую актуальность.
Действительно, антропология права зародилась как в Европе, так и в России не в последнюю очередь в качестве прикладной дисциплины. В странах Старого света ее появление было мотивировано колониальными устремлениями крупнейших государств континента. Достаточно сказать, что академические интересы самого Г. Мэна изначально были тесно переплетены с его практическими занятиями в качестве колониального чиновника в Индии, где он занимался реформированием судебной системы. Россия перманентно решала задачи по управлению инородческими народами в силу известных особенностей формирования российской государственности.
Однако наиболее остро интерес к изучению обычно-правовых систем «инородцев» проявился как раз в те же годы, что и в Европе. Это было связано с реформой 1861 г., менявшей коренным образом систему государственно-правового регулирования. Словом, у M. М. Ковалевского была собственная мотивация к научным изысканиям в данном направлении, связанная с практическим осуществлением реформы. Именно в этом, как явствует из его слов, видел он свою «миссию». Например, исследователем высказывались мысли о целесообразности использования шариата, а не адатов, которым отдавало предпочтение царское правительство при организации управления мусульманскими народами Кавказа в тот период. M. М. Ковалевский мотивировал свою позицию тем, что мусульманское право, во-первых, ограничивает кровную месть, а во-вторых, предоставляет женщине больше имущественных прав, нежели адаты: «Я полагаю, – писал он, – что допущение начал шариата к сфере уголовных преступлений не только бы не препятствовало, а, наоборот, содействовало бы осуществлению принятой нами миссии (курсив мой. – В. Б.)» (Ковалевский 1886: 282).
Тем не менее, зародившись практически в сходных условиях, юридическая антропология прошла различный путь в Западной Европе и в России, наглядно проиллюстрировав свою никогда не прерывавшуюся связь с общественно-политической практикой. Рассмотрим вкратце оба пути и на основе этого попытаемся определить роль и место данной дисциплины в современной России и ее перспективы на будущее.
Принято считать, что начало антропологии права было положено в середине XIX в. усилиями представителей европейской сравнительно-исторической школы права. Завершили же этот процесс антропологи британской школы в 30-х гг. XX столетия (Бочаров 1999: 23-31). Этот период истории характеризуется высокой активностью европейцев по освоению мировой «периферии», протекавшему в форме колониальных захватов. В результате возрос интерес ученых, первоначально юристов, к архаическим формам права. Однако нельзя сказать, что этот интерес носил сугубо прагматический характер, «примитивные» народы поставили перед европейскими исследователями и множество академических проблем.
Действительно, вместо ожидаемых «анархии и хаоса» у «дикарей» обнаружились весьма жесткие регулятивные механизмы, регламентировавшие их поведение. Причем порядок там поддерживался, как правило, без использования специальных институтов, свойственных европейской цивилизации, что само по себе побуждало пытливые умы к исследовательской деятельности. Осмысление новых данных по «примитивным» обществам осуществлялось исключительно в рамках эволюционизма, безраздельно господствовавшего в научном сознании Западной Европы.
Однако в рамках этой методологии наметились различные подходы. Первый можно определить как собственно юридический. Здесь усилия ученых были направлены на формулирование общей концепции развития права. Сравнивая достаточно отрывочные этнографические сведения по «дикарям» с письменными историко-юридическими источниками (с древними, прежде всего античными, кодексами, а также со средневековыми «варварскими правдами»), они приходили к выводу о том, что «прошлое Европы живет в настоящем Востока». Поэтому они были убеждены в том, что путь, пройденный правовыми системами развитых обществ, обязано пройти любое право. Именно этот теоретический постулат имел в виду и М. Ковалевский, ратуя за использование шариата на Кавказе, считая его более прогрессивным, нежели адаты, на том основании, что известные его нормы в большей степени соответствовали европейским правовым идеям. Классическим трудом в рамках историко-сравнительной школы считается работа Г. Мэна «Древнее право», а подход, исповедуемый ее представителями, отождествлялся в Европе с антропологией права вплоть до 20-х гг. XX столетия.
В результате были сформулированы некоторые этапы в развитии права, которые увязывались с социополитогенезом. В частности, возникновение собственно права соотносилось с появлением письменных юридических кодексов (законов), соблюдение которых гарантировалось политическими институтами. До этого же, как считалось, господствовал обычай, или обычное право: «Тогда понятие о законе соответствовало скорее понятию об обычае, или даже понятию о привычке» (Мэн 1873: 6). Бесписьменный характер обычного права выставлялся в качестве его главного признака, а изучение эволюции обычая в писаный закон было приоритетной темой для историков права.
Появление письменных кодексов, т. е. собственно права, совпадает для юристов данной школы с разложением первобытности и возникновением публичной власти, которая обеспечивает соблюдение юридических норм: «Заставить выполнить приговор суда становится обязанностью царской власти» (Мэн 1873: 214).