Путник

Сергей подходил к ней осторожно и медленно. На её последнюю реплику он ничего не ответил, и она продолжила, глядя на разделявшие их два метра прозрачного пола.

- Хотела узнать, как у тебя дела.

- Какие-то неполадки с информацией?

Слава проломили идиллию и построили стену. О чём они говорили в следующие несколько минут, Сергей не смог бы вспомнить даже под гипнозом. Сознание включилось на вопросе, заданном довольно будничным тоном:

- Кстати, а почему ты не подашь заявление Кудринке?

- Какое заявление?

- О включении тебя в число претендентов.

- Претендентов?

- Ну да, на проект «Путник».

- В каком смысле? Извини, я не понимаю.

- Что непонятного? Хочешь участвовать в проекте, – подай заявление. Разве раньше было не так?

Сергей молча пожал плечами, – он понятия не имел, как это делалось, но думал, что это делалось не так… хотя, чёрт его знает! Он вздохнул и, грустно усмехнувшись, пропел:

Мне уже многое поздно,

Мне уже многим не стать,

И к удивительным звёздам

Мне никогда не слетать…

- Ты стихи пишешь?

- Нет, не пишу, – это песня… вальс. В моё время была довольно популярной. Это называлось шлягер.

- Боже мой! – Воскликнула Ёлка, её глаза блеснули, – вальс! Древние бальные танцы – это так красиво! Ты умеешь танцевать вальс? А менуэт?

- Вальс умею, а вот с менуэтом сложнее, – его при мне уже не было. Даже не знаю, когда его танцевали в последний раз. Вальсу могу научить, – в наше время его только калеки не танцевали, да и то, – не все.

- Калеки? А, да, – реаниматоров не было… – Ёлка покачала головой, – не понимаю, как можно жить, когда нет руки, ноги...

- Или обеих ног, или обеих ног, нет слуха, зрения. Жили. Ёщё как жили! Глухой композитор… у человека нет рук, и он начинает всё делать ногами. Много чего было!

- Как это, – ногами?

- А так, – ногами! Есть, писать, управлять автомобилем. Великий Гомер был слепым. Маресьев летал без ног на боевом истребителе! Жили люди… Маресьев, кстати, вальс танцевал.

- Трудно даже представить. Это особые люди.

- Да, особые, – волевые. Это могли не все. Быть не таким, как все… сложно.

Сергей невольно запнулся на последней фразе. Ёлка хотела что-то сказать, но не успела…

- Вот они! Я не помешаю? – Берн тёмным силуэтом появился в дверях.

- Нет, заходи, – хором ответили двое.

- Ладно, ребята, есть развлечение! Участвовать не предлагаю, но зрелище будет! Собираются лучшие мастера…

- Гонки?

В голосе Ёлки прозвучала буря. Волк с любопытством посмотрел на обоих:

- Что за гонки?

- Романтика! – провозгласил Берн.

- Хулиганство, – уточнила Кристина.

- Что, – незаконное что-то?

Берн, чуть опередив женщину, беспечно бросил:

- Ничего незаконного, – просто немного неофициально.

- Ладно, Вова, там нарушения закона на каждом шагу.

- Назови случай, когда за это наказали?

- Власть, – это лицемерие!

- Ты оскорбляешь своего брата.

- Ничуть, – он сам участвует в этом безобразии! Не спорь – я это точно знаю.

- А ты на него смотришь! Не говори, что нет, – я тоже точно знаю!

- Просто… я просто боюсь за вас – дураков чокнутых!

- Стоп, ребята, я устал от вашей дискуссии. Поконкретнее можно?

Глава 31

Волк сидел в кресле гоночной машины, но никак не мог поверить в реальность происходящего. Впрочем, это состояние постепенно становилось для него привычным; оно было связано с отрешённостью, расслабленностью, почти безразличием. Словно это кто-то другой, похожий на него, попал в мир, переиначенный по воле сумасшедшего режиссера; мир простой, незамысловатый, но чужой, а потому, – враждебный даже в своей доброте. И вот теперь Сергей Волк из двадцатого века задумчиво наблюдал, как его двойник совершает глупости, как из них выкатывается, не набираясь опыта, не приспосабливаясь к новизне, а наоборот, всё сильнее и сильнее вязнет в этой жизни. А она липнет к нему, связывает его всё новыми и новыми нитями, забывая разорвать старые, протянутые через столетия.

Гонки, – дело решённое! Позади пяток тренировочных заездов, редкие встречи с Ёлкой и попытки снова почувствовать что-то общее. С тренировками получалось явно лучше. И вот он стоит, а, точнее, – висит на стартовой линии. У него неплохое место, в серёдке, завоёванное в тренировочных заездах. Впереди, справа, через две машины, – лидер, – Вова Берн. Если чуть повернуть голову, то можно увидеть ещё одно знакомое лицо, – он видел этого парня в тренировочном центре. Если остальные не хуже (а они точно не хуже!), то борьба предстоит серьёзная, даже опасная. Нужно собраться, но… не хочется. В голове продолжает звучать голос Вила, рассказывающего про историю возникновения этих гонок… в тот самый вечер, когда ему так и не удалось договорить с Ёлкой. Ещё назойливо всплывал в памяти острый кончик месяца, торчащий из облаков, как зуб динозавра из пустой породы. Досада. А теперь вот гонки. Зачем? Ответа он и сам не знал. Просто нельзя всё время размышлять о своём положении. Чем больше думаешь, тем ситуация кажется всё хуже. Нужно жить – получать опыт. Единственная субстанция, которая хоть и берёт дорого, но объясняет превратности судьбы очень доходчиво.

Сергей попытался встряхнуться. Плохо получилось. Равнодушно осмотрел машину, – по сути, – тот же скор.От настоящих он отличался так же, как в его время карты от дорожных автомобилей. Просто сиденье с мотором! Сиденье могло развивать приличную скорость, но на трассе гонок её развить было негде, – холмы да овраги! От аварии защищает «сторож». Если что случиться, то он катапультирует пилота; правда остаётся риск попасть под идущих сзади, но на этот случай есть ещё группа обеспечения с РИМом. Всё равно, – риск! Что ж, поэтому гонки эти и являются «полуофициальными».

Сергей попытался мысленно завести себя, думал об опасности, о желании победить… тщетно. Шевельнулась даже мыслишка о том, что ничего не стоит, в принципе, выйти из ордера, снять себя с соревнований, но… нет, это не серьёзно.

Рассыпались где-то серебреные колокольчики, – сигнал «внимание!».

Пошёл отсчёт.

Старт на сигнале ноль…

Девять… восемь… что-то шевельнулось внутри, заставило поудобнее устроиться в кресле…семь… руки, пальцы шевельнулись на ручке управления, словно не его, – сами по себе… шесть… пять… четыре… стало заметнее сердце… три… глаза видят только поворот далеко впереди… один… «что я такое делаю?»…

Ноль!

Рука двигает рукоятку «газа»… медленно… очень медленно. Слева, набирая скорость, прошелестел тот самый полузнакомый парень. Передние машины быстро уменьшаются в размерах. Боковым зрением заметил, – справа повис, отстав на полкорпуса, ещё один! Чего ждёт? А-а, – боится! Думает, – притру на вираже… а и притру! Что-то много обгоняют… Берн уже на повороте! Ну, ребята… ну!

Старт!

Ручка «газа» до упора! Все идут на потолке, – ну и ладно… Волк нырнул, – путь чист! Машина быстро набирает скорость. Над правым глазом часто замигала красная капелька, – сторож! «Боится, что не впишусь в поворот. Пусть себе боится».

Машина вывалилась на вираж, с рёвом распарывая воздух. Двигатели были практически бесшумными и звуки гонки, – это звуки воздуха, – он завывал и пел на плоскостях; он ревел, он со свистом вырывался из сопел демпферов… симфония ветра!

В наушниках то ли ох, то ли вздох. Это Вил, он секундант. Сам вызвался. Он редко этим занимается, но говорили, что он, – хороший секундант. В гонке, собственно, побеждают двое, – гонщик и секундант. Его задача, – информировать пилота о положении на трассе, дать совет, предостеречь. И трасса, и машины буквально утыканы микровидаками. И секунданты сидят, окружённые мониторами. Сложная задача! Хороший секундант, – половина победы. Голос Вила в наушниках тороплив, но спокоен:

- Зарвешься. Сапог! Сбавь скорость, займи канал. Правый, третий.

Сапог, – не оскорбление, а название манёвра, годного для экстренного торможения. Нос машины задирается вверх и в этот момент она действительно напоминает сапог.