Страница 38 из 87
– Да, белая. Афродиты. Так что должна быть заметной.
– Афродиты?
И ничего не сделаешь с этим титанским сыном: нормальный-нормальный, а начнешь его новостями глушить – и встречай тихое недоумение на лице и ступор. Основательный такой, хозяйственный, как все у Гелиоса.
Сплюнул ругательством под ноги, свесился с колесницы, надеясь хоть что-нибудь рассмотреть в безумном лоскутном покрывале внизу – куда там, чуть сам не вылетел. Гелиос втащил меня назад за ворот хитона, покашлял и кивнул вниз:
– Так вон же там белая кобыла!
– Где? Спуститься можешь?
– Больше не могу. Землю пожгу. Вон-вон, по лугу бегает, присмотрись!
Присмотрись… мне впору лицо руками закрыть от палящего жара, родной мрак утомился, не спасает, на ладонях начали волдыри вспухать…
Увидел наконец: носится по зеленому лоскуту белая точка. Может, мушка какая решила прогуляться взад-вперед…
– А мальчика там нет?
Гелиос покачал головой. Смотрел он озадаченно.
– Ты что – спуститься хочешь?
Вот уж о чем я не подумал, когда на колесницу солнца сигал. Теперь уже и думать поздно.
– А что толку хотеть. Я же не Зевс – птичками порхать.
– Птичками, говоришь? – хмыкнул Гелиос, кого-то высматривая в облаках. И вдруг свистнул, замахал руками: – Эй, давай-ка сюда!
Резанули воздух белые перья. Донесся маковый аромат.
А потом сразу неприятно знакомый голос над ухом:
– Ого, Аид! А что это ты делаешь у Гелиоса на колеснице? На спор, что ли? Братишка-Мом утверждает, что ты превыше всего чтишь наше подземелье, а тут… Возницей солнца, что ли, заделаться решил? Или просто компанию составить по дружбе?
– Тебя жду, – выговорил я, кивая Гелиосу на прощание.
Надо отдать богу сна должное: на землю он меня доставил. И не просто на землю, а к той самой кобыле, то есть, к той самой поляне.
И остался висеть над головой – толочь в своей ступке сонное. Вид – занятой до крайности: даже и не думай отцепиться.
Может, и не стану.
Белая кобыла шарахнулась в заросли ивняка еще до того, как мы спустились. Послышался плеск: в зарослях скрывалась речка. Ладно, пусть, нужное я успел рассмотреть: вид у лошади был не загнанный, разгуливала довольная, пожирая за неимением сена с нектаром сочную траву.
Офиотавра поблизости не было. Не было и следов: лошадиные копыта примяли упругие стебли.
Ушел куда-то в холмы, скорее всего – в холмы, здесь вся местность будто земляными волдырями набухла, а между ними – леса, ручьи и рощи… В какую сторону мог уйти? На севере лес помрачнее, вряд ли его туда потянуло, зато к западу холмы сплошь цветами поросли, речка выскользнула – поманила завитком… наверное, туда.
Гипнос увязался следом. Дурной белой ласточкой летал кругом, распугивал других птах. Еще и по ступке своей долбил с редкостным ожесточением.
– Потерял кого-то, а?
– Потерял. Мальчика. Белобрысый, с синими глазами, увидишь – усыпляй сразу придурка. Там разберемся.
Сломанная сухая ветка легла на ладонь – признаком надежды. Ну, а вдруг давно сломали? Нет, вот еще следы на мягкой поляне, будто кто-то лег и лежал в тени холма, перебирая алые цветы и глядя вверх…
– Понятно, – протянул Гипнос. – Давно на мальчиков потянуло?
– Да что с вами такое со всеми, – вздохнул я. – Посейдон со своими нимфами. Зевс с детьми. Гелиос…
– А что – Гелиос? Посейдон бабник, это я сам слышал. А я… а может, я ревную!
– Чт…
Бог сна сложил белые крылья, грохнулся в травку и скорчился от смеха. Чашку он в падении уберег, теперь баюкал ее, прижимая к груди. И еще что-то всхлипывал, вроде: «Боги и смертные, внемлите… Аид Угрюмый в ужасе… ой… я воинственнее половины титанов, меня воспоют аэды…»
– Память о тебе они воспоют, – буркнул я, трогаясь дальше. – Еще такая шуточка – перьев не соберешь.
Брат Таната приглушенно фыркнул в свою чашу.
– А лицо! Лицо-то какое у тебя было! На амфоре… нет, на фреске… нет, лучше сразу в мраморе высечь, век бы любовался.
Тоскливым предчувствием заныл левый висок: далеко впереди, за рощей, неторопливо взвивался в небо дымок. К востоку.
А едва заметная тропка – звериная, ехидная – петляя, уводила на запад.
– Дымит, – заметил и Гипнос. – Откуда бы это, тут до ближайшего селения – пешему полдня топать. Тихая долина под носом у Олимпа: разве что великаны захаживают. Слетать?
– Слетай. И если что…
– Всех усыплять?
– Пожалуй.
Сам я направился по тропке на запад. Белокрылый понесся к дымку, и с неба еще долго долетало его веселое тарахтенье, что он-то усыпит… а если вдруг мальчик там будет в компании? И ух, какое у меня было лицо…
Вот и хорошо. Хорошо, что тихо: пока пробираюсь по звериной тропе, есть время подумать. Подумать надо, только о чем – забыл: мысли-крысы одурели от свежего воздуха, понеслись вскачь, наперегонки, только одна кривляется, наглая, жирная: а если вдруг… мальчик там будет в компании?
Офиотавр и правда отыскался в компании. Меж двух холмов, сразу за рощей. Ягненочек сидел, привязанный обрывком грязной веревки за ногу к молодому дубку. А компания – два великана – хозяйничала понемножку.
Один высекал огонь для костра, второй оглядывал огромный медный котел и вертел с засохшими на нем остатками козла. Выбирал, видно.
Заросли скрывали меня с головой, и в наступающих сумерках видно было куда лучше, чем днем. Можно было рассмотреть и кремневый нож, висевший на поясе у того, что покрупнее, и тяжкую палицу в траве. Залысины в рыжих космах и рваный шрам на щеке у младшего. У старшего не хватает двух пальцев и зубы растут кривовато.
Ветер дул от меня, но запах мочи и застарелой крови все равно забивал дыхание. Вокруг набедренных повязок великанов зудела туча мух.
– Кыш, - сказал младший. – Надоели. Так, это… огонь уже, брат.
Искры с двух осколков кремня упали на сухие ветки, дали всходы – огненный цветок. Старший закивал одобрительно.
– Поужинаем – и вперед, ага? Ночь идти. А тут от горы этой… близко, ага.
– Так, это… перебредем?
– Перебредем, ага…
«Гора эта» – Олимп… Кроновы дезертиры, а может, из вольных племен какие-то пустились в путь, искать, где посытнее. Нанесло на мою голову – с ними же просто так не справишься, с двоими! В первые полстолетия войны досыта в драки с такими насовался – спасибо квадриге, что успевал уйти с руками-ногами.
Теперь-то, конечно, можно драться по-божественному… Хотя, была б моя воля – я бы не лез.
А на лице у Офиотавра страха не было. Лежал себе в сторонке, ягненочек, посматривал на разгорающийся костер с кристальным детским любопытством. Еще и вопросами сыпал:
– А вам костер, чтобы греться, да? Или чтобы ужин варить? А что у вас на ужин, а то мне уже есть хочется… А я могу помочь. Я тете Гестии однажды помогал, когда она похлебку варила, для раненых…
«Не выносит зла», – напомнила в памяти Фемида. Если бы не выносит – а то не знает! Эх, мать-Гея, лучше бы ты его родила с бычьей головой и змеиным телом.
– Так это… во дает, – радостно гукнул младший великан, вслушиваясь в болтовню мальчишки.
Ладно, что можно сделать? Если Гипнос объявится – хорошо, если не объявится – лучше о таком не думать, из оружия – меч да тьма, но после поездки на Гелиосовой колеснице я едва ли готов к такому бою…
«Для тебя будет лучше, невидимка, если Гипнос не появится».
Как всегда вовремя. Хмыкнул из зарослей, отгоняя ладонью назойливую муху.
«Почему это?»
«Потому что тогда тебе придется выполнять задумку Аты самому».
Старший потопал с котлом к недалекой речке за водой. Момент был подходящим.
Только вот старший Кронид колодой лежал в зарослях: врос – с места не двинуться…
Крысы-мысли успокаивались. Охлаждались от бешенства. Лапками сучили размеренно и чинно.
Ата задержалась, – сказала Гестия. Должна была присматривать за мальчиком – а задержалась…
«Зачем?»
«Потому что для этой игры не нужен мальчик-Офиотавр на Олимпе. Потому что есть уже другой – сын Геи с бычьей головой и змеиным туловищем. Тот, которого Крон ловит по всему миру».