Травля

Такое мертвое время особенно прискорбно, потому что вокзал является идеальным местом для слежки. Как только появляется удирающий куда-то тип, его всегда поджидают у перрона вокзала... Ну что ж, будем надеяться, что мой ангел-хранитель купил себе новый кусок замши, чтобы начистить мою путеводную звезду!

Я накупил газет, которые служат прекрасной ширмой, и сел в буфете, заказав стакан вина «Нешатель», бутерброд с сыром, и, раскрыв одну газетенку, содержание которой мне было совершенно безразлично, заставил себя читать фельетон.

Листок рассказывал сногсшибательную душераздирающую историю о маленькой девочке, найденной на паперти церкви лейтенантом-кавалеристом. Лейтенант поручил девочку своей бабушке, чтобы она ее вырастила. На настоящий момент крошка выросла. Она только что сдала экзамены на бакалавра, а лейтенант вернулся из колоний, где он открыл большие залежи жевательной резинки. Она стала столь хороша, что экс-лейтенант, еще молодой для своих лет, хоть и вернулся издалека, не мог опомниться от этого. Это мужчина тридцати пяти лет, у которого было состояние, светлые усы, военные медали и упорство в достижении своей цели. Он был потрясен агрессивным бюстом молоденькой девушки, и все идет к тому, что он на ней женится, если только у автора не случится приступа печени при окончании романа, или в потайном кармане галстука офицера не обнаружится документа о том, что малышка не кто иная, как его незаконная сестра...

Слова «продолжение следует» дали волю моему воображению. Я оглядел внимательным взглядом вокруг себя. Кажется, все спокойно. Официант, который меня обслуживал и, как мне показалось, принадлежал к гомосекам, застыл в экстазе перед фото на обложке самого красивого в мире атлета.

Я оторвал его от созерцания, потребовав еще стакан белого. Это ординарное вино веселило, как детский хоровод4 . Мне необходимо было отсидеться в буфете. Надо было выбросить из памяти ошалелый взгляд бедняги Влефты, когда он покосился на мою хлопушку...

Каково ремесло! Если б я поступал по своей воле, я бы послал подальше Старика, органы, всякие задания... Но стоит голосу разума возопить об этом, как пальцы моего безрассудства тотчас затыкают мои граммофоны.

Прошел час. В секторе все нормально. Люди входят и выходят, не обращая на меня внимания. Я пытаюсь прочитать новости. Буквы прыгают перед глазами... Нервы напряжены до предела. Как говорит один из моих друзей, Фернан-Горячка, когда появляется фединг в спинном мозгу, неплохо осознать, что ты существуешь потому, что думаешь.

Я отложил лживый листок. На меня что-то нашло, когда в этот момент трое слишком крепко скроенных парней вошли в буфет. Этим малышам, верьте мне, больше всего подходила каторга.

Я ни минуты не сомневался, что эти злобные гориллы по мою душу. Когда оказываешься в роли дичи и пробираешься в вокзальный буфет, стараясь не очень-то высовываться, то поневоле выпускаешь большой перископ, чтобы никого не прозевать.

Пока что они вглядывались в глубину большого зала. Народу было много, и это требовало от них особого внимания. Я сделал знак гарсону. Он подошел, закрыв меня как ширмой. Я рассчитался, болтая, чтобы выиграть время. Справа я увидел дверь, ведущую в туалеты. У меня оставалось ровно столько времени, чтоб уйти туда, пока стрелки не обернулись.

Вобрав голову в плечи, я устремился туда и закрылся в одном из этих уединенных мест, которые увековечили славу императора Веспасиана.

Время выиграно... Но только время, так как я могу провести остаток моих дней в этих кафельных стенах. Я сел на откидную крышку и, чтобы как-то рассеять свое нетерпение, открыл кожаный портфель, раздобытый с колен моей жертвы.

В нем была куча вещей. Во-первых, бумаги на английском языке, которые я не мог разобрать, не являясь полиглотом. Во-вторых, карта Северной Африки, испещренная голубыми карандашными крестами с красными буквами. В-третьих, чек на миллион швейцарских франков, выписанный неким Магибом на Федеральный банк в Берне. Чек находился в конверте из бристольского картона, на котором ничего не было написано. Он был выписан «на предъявителя», что потрясло, как вы догадываетесь, все мое банковское мировоззрение, ибо один миллион швейцарских франков равен примерно ста миллионам французских. Можно, конечно, оплакивать девальвацию наших бумажек, но надо признать и то, что с такими бабками можно позволить себе хорошее жаркое с корнишонами вокруг!

Сто миллионов на предъявителя! Сто миллионов, которые первый встречный, я, например, может взять и получить! У меня закружилась голова. Нет, я не жадный, это не в моем духе. Я из тех, кто считает, что не надо иметь много денег, но важно, чтоб их было достаточно. Лично мне их всегда хватало для приличного существования, накормить Фелиси и оплатить кофе со сливками и рогаликом для женщин, которые были добры ко мне.

Но мы живем в прогнившую эпоху, управляемую деньгами, – это не секрет ни для кого – и чек такого достоинства впечатляет так же, как Ниагарский водопад.

К моему удивлению, я забыл, где нахожусь! Уже несколько раз дверцу моей ложи дергали. Возможно, кому-то очень приспичило. Я свернул бумаги и сунул их во внутренний карман, сложил карту вдвое и пристроил ее в недрах моей куртки... Чек я положил в свой бумажник.

По моему мнению, Влефта вез для организации Мохари субсидию, ассигнованную делу египетским толстосумом. Все будет шито-крыто, если мне удастся получить монеты! Они из меня сделают бездельника, эти парни!

Я рискнул выйти из туалета. Вышел без сожаления, поскольку в этом месте царит угнетающая «персилевая» белизна. Перед дверью меня поджидал субъект. Старый посеревший обломок с глазами в форме запятой. Он приплясывал на месте в ожидании, пока я освобожу место. Едва я вышел, как он ворвался в кабину.

Я приблизился к двери, украшенной зеркалом, приоткрыл ее и благодаря зеркалу, которым я умело воспользовался, смог оглядеть весь зал. Парнишки исчезли...

Громкоговоритель объявил посадку на мой поезд с пути "К". Туда я и направился, прыгнул в вагон второго класса, бросил пустой портфель в сетку и по коридору направился в вагон первого класса.

4

Сан-Антонио является непревзойденным мастером метафоры. Сен-Симон